Отвергнутая на сегодня посетительница поджимает губы и удаляется.
– Пошла жаловаться Лауре, – заключает Иамзе. – Сейчас та придет и всучит мне это дело, за что, за что?! И никакой благодарности!!!
В самом деле – в комнату вплывает местная правительница, Великая Мама Маркеса – Лаура, огромная, медлительная, с удивительной красоты глазами на жабьем лице.
– Иамзе, что ты дурака валяешь? Это знаешь кто? Сегодня до двух света не было, не ври, что устала.
– Знаю-знаю!! – вспыхивает Иамзе, и упавший из-за облаков луч грозно зажигает ее красные волосы. – Это беспонтовая тетка выдумала, что она, конечно же, крестная двоюродного брата твоего мужа!!! Ставь печать!
Лаура застывает, утробно дыша, поворачивается всем телом:
– Она дело знает, просто шумит много.
– Боже мой! – остервенело стучит по клавишам Иамзе. – Какая я была в двадцать лет – нежная! Тихая! Розовая! А сейчас – кто я сейчас?!
Возле Иамзе на стене прикноплены разномастные листочки бумаги с текстами. Напрягаю зрение:
«Одной сумасшедшей – от другого сумасшедшего. Целую ручки. Роин».
Самый большой и свежий лист гласит:
«Иамзе, или ты мне сделаешь, наконец, доверенность, или уезжай прочь из Грузии!!» (Подписано неразборчиво.)
Пока она печатает мой документ, причитая о способах воспитания своих детей, читаю самый маленький листочек:
«Когда же Моцарт ноты подбирал,
Время устыдилось и временно замерло.
Нико Гомелаури»[4].
Мы с Иамзе мельком смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся.
Грустно и понимающе.
Какой маленький город Тбилиси.
ПЕНЬЮАР
Эсма, капитальная старая дева лет сорока, мелет кофе в не менее капитальной кофемолке, оставшейся от приданого покойной матери.
Стоит пояснить, что такое капитальность старой девы: она настоящая, чистопородная беспримесная старая дева без единого пятнышка на репутации, но из категории добрых старых дев – есть старые девы с грифом «злые», это бубонная чума, а не женщины, они тиранят весь белый свет, и в особенности своих семейных братьев, которые обязаны их содержать до конца света.
Эти мегеры фактически ухитряются стать правителями в доме, оттесняют невесток от воспитания детей; впоследствии именно их голос на семейном совете становится решающим.
Эсма – добрейший божий одуванчик, но у нее есть принципы, и это тяжело.
Когда-то к Эсме сватался разведенный Нугзар, который ей очень даже нравился, но уступить хоть миллиметр священной территории принципов было равносильно утрате собственного «я» – разведенный мужчина никак не может посягать на сердце Эсмы, поэтому она хранит память о нем в глубине своего негибкого сердца, понимает, что по-другому быть просто не могло, и вовсе не обижена на мир, что делает существование с ней чрезвычайно комфортным.
На кухню выходит невестка Эсмы – Натела. Несмотря на то что она вышла замуж за Эсминого брата сто лет тому назад и успела родить троих детей, ее невинная золовка по-прежнему умнее ее и остается ее наставницей и наперсницей.
Эсма все-таки девица не домашняя, она работает – в лаборатории среди пробирок, видела жизнь и вообще – остренькая.
Продолжая хрустеть зернами кофе – спинка прямая, на затылке пучочек, носик покраснел, – Эсма обращает внимание на унылую физиономию Нателы.
– Душа моя, ты не заболела?
– Лучше бы я заболела, – машет рукой в отчаянии Натела и вдруг, как царевна Несмеяна из старого советского мультика, брызжет слезами из обоих глаз: – Эсма, он не обращает на меня никакого внимания! Вчера с кошкой возился весь вечер, а я – как табуретка! Или домашний робот! Вуэээ…
– Почему, душа моя, Амиран очень, очень тебя любит и ценит, ты прекрасная жена и мать, и…
– Ага, ага! Мать! – Натела взвывает, но спохватывается и зажимает рот рукой.
Эсма даже прекращает молоть кофе и присаживается поближе.
– Знаешь что? Я тебе вот что скажу: ты слишком мало времени уделяешь себе как женщине. Я, конечно, мало что об этом знаю, но кино видела – там жена перед сном надевает пеньюар – у тебя же есть пеньюар? Тебе на свадьбу дарила Сурие-мамида, помнишь? Почему ты его не носишь?
– Да у меня дети маленькие были все время, какой еще пеньюар?
Эсма возмущенно выпрямляется и пускает залпы из глаз:
– Ты что думаешь, твои голубые поханы[5] и ватный балахон кому-то могут понравиться?! Я, конечно, девушка, но столько понимаю: жена-снеговик – это не предел мужских мечтаний! Застегнется до ушей на пуговки и храпит всю ночь, вот уж все на свете перехочешь!
Натела густо краснеет и с сомнением смотрит на золовку: так ли она невинна, как принято считать? Но, впрочем, главное сейчас – сдвинуть дело с мертвой точки и привлечь внимание охладевшего мужа.