— Что? — спросила Фиона. — Что ты делаешь?
— Ты едешь домой, Фиона. И забираешь девочек. Оставаться в Гонконге не безопасно.
— Но здесь наш дом. Я не могу вот так просто сорвать их с места.
— Я не смогу еще раз пройти через это, — сказала Викки, имея в виду, что не сможет делать то, что вынуждена, если будет уязвимой.
— Но ты останешься одна. Совсем одна!
— Я одинока больше, чем ты думаешь. Но это моя вина. Моя ошибка и моя кара.
— Ты ослушался меня.
— Да, отец.
Стивен Вонг повесил голову.
У него было две недели, чтобы отрепетировать позу искреннего раскаяния — опущенные глаза, смиренно упавшая шея, виновато поникшие плечи, но мысли его были заняты не этим. Потому что, несмотря на четырнадцатидневное заключение под домашним арестом в апартаментах семьи на верхних этажах «Волд Оушнз-хауса», он все еще страдал от предательства Викки.
Его пронзила боль, словно Викки сделала это час назад. И это осложняло возможность попасть в настроение, которое должно соответствовать отцовскому нравоучению на безумно дорогом ковре напротив письменного стола тайпана. Стивен подавил кривую улыбку. Насколько он помнил, впервые женщина сделала ему больно — за исключением матери. Но он уже давно не винил ее, потому что она умерла.
В сущности, он не мог так уж винить Викки. Она принесла его в жертву детям своего брата. Отличная сделка, думал он, — две маленькие рыжеволосые дочки гуйло за одного великовозрастного дамского угодника. Но все равно было чертовски больно.
Как его отец впутался в дело с похищением маленьких девочек — об этом не стоит думать. Как не стоит и спрашивать, потому что все равно не получишь ответа. Остается только заключить, что маленькие племянницы Викки были ставкой в более крупной игре, в которую влип его отец. И какова бы ни была эта игра, его сын Номер Один влип тоже — это уж точно.
— Я что, очень о многом тебя просил?
— Нет, отец.
— Давно я не переживал такого горя — с тех пор, как умерла твоя мать.
— Извини, отец. Как жаль, что я не могу изменить то, что произошло.
Ту Вэй сжал котики пальцев обеих рук и стал внимательно разглядывать фигуру, которая у него получилась. Люди с большими амбициями наживают врагов. Даже лестно, что последним крупным противником суждено стать англичанину. И не просто какому-то англичанину, а дочери Дункана Макинтоша. И не менее символично то, что ценой ставки в этой самой крупной игре стал его сын от первой жены. Он чувствовал, как замыкается какой-то круг, — события стали развиваться по своим законам, и даже он не мог их контролировать.
— А если я не очень многого требовал, то почему ты ослушался?
— Я не понимал, как это важно.
В Ту Вэе стал закипать гнев.
— Есть такой закон или обычай, не знаю, который требует, чтобы мужчина все объяснял своему сыну, прежде чем тот будет повиноваться.
— Нет, отец.
— Как можно в этом мире предпринимать какие-то шаги, если нельзя доверять своей семье — своему тылу? Ты хоть имеешь какое-нибудь понятие о вреде, который причинил?
— Нет, отец. Я не знал, что это было так важно.
— Хороший сын должен был сам понять, что это важно.
— Прости, отец. Но я — не хороший сын.
— Твои братья трясутся, потому что боятся меня. Твои сестры дрожат, — стал рассуждать вслух Ту Вэй. — Почему так?
Стивен прогнал Викки из головы. Это начинало звучать серьезнее, чем он предполагал. И он решился на ответ, который, несмотря на внешнее высокомерие, был тем не менее правдивым.
— Ты любишь меня не так, как моих сводных братьев и сестер.
— Да, любил, — сказал его отец, и у Стивена кровь застыла в жилах.
— Я люблю ее, отец. Я потерял контроль над собой.
— Любовь — это право, которое ты должен заслужить. Сначала наведи порядок в своем доме, чтобы ты мог защитить эту любовь. Это — право мужчины, а не своевольного недоросля.
— Что я такого сделал? И что мне делать?
Его отец сложил руки, словно молился, и долго молчал.
— Ты можешь сослужить мне службу, — сказал он наконец.
— Все что угодно, — сказал Стивен, отвергая мысль, что сказать «все что угодно» человеку с такой репутацией, как у его отца, это опасное обещание.
Тогда Ту Вэй Вонг вынул из стола один-единственный листок бумаги и протянул его сыну. Это было короткое, отпечатанное на машинке письмо с напоминанием от «губернатора» Аллена Уэя, с грифом совершенно секретно.