Но потом Викки вдруг вспомнила, как на лице Мэри отразилась боль, прежде чем на нем проступил гнев. Порывистая и решительная, Викки иногда была неправа, и, может, пройдет немало времени, пока подружка Питера простит ее. Она уже начала думать: неужели готовность обороняться — это единственное, чему она научилась у отца?
Она опять взглянула на Вивиан. Несмотря на внешнее спокойствие, эта женщина страдает. И если она, гуйло, была в шоке оттого, что Вивиан решила сдаться и эмигрировать, то сама Вивиан должна быть просто сгустком боли, сожаления, и растерянности.
— Мне жаль, что вы уезжаете. Наверное, это решение далось вам нелегко.
— Простите меня, но мне трудно поверить в то, что вам жаль.
Викки глубоко вздохнула, хорошо понимая: чтобы справиться с привычкой заводиться, нужна постоянная бдительность. Она научилась у отца, как бороться; теперь ей нужно учить себя слушать.
— Мне правда жаль,что вы уезжаете. Гонконгу нужны такие люди, как вы.
Она опять вздохнула, прислушиваясь к ударам сердца, пока набиралась храбрости перейти ближе к сути.
— И, честно говоря, я подозреваю, что мне будет вас не хватать. В вас есть какая-то… ясность, — Викки улыбнулась, довольная, что нашла нужное слово. — Ясность, которой я завидую… Я лишь надеюсь, что то, что я сделала… что я сделала со Стивеном, не повлияло на ваше решение.
И Вивиан вдруг простила ее.
— Может, то, что вы сделали со Стивеном, получилось из-за того, как свернута сейчас голова у многих в Гонконге. Все мы напуганы и в растерянности. И даже у дочери английского тайпана может не быть иммунитета к хаосу. Ни у кого его нет.
— Но ведь вы всегда боролись против хаоса. Почему вы стали думать по-другому? Если вы не возражаете, я спрошу: почему вы уезжаете?
Вивиан разложила листья зеленого чая в две чашки, закрыла крышкой и после секундного размышления поставила их в холодильник. Вода еще не закипела.
— Почти десять лет, нет, тринадцать, — ответила Вивиан, мгновенно поправив себя, — со времен Совместной декларации я спорила со многими семейными парами, говорившими, что если есть дети, то все по-другому. Когда есть дети, то не можешь просто уповать на доброту Пекина. Лучше эмигрировать. Дети всегда смогут вернуться, если дела не станут хуже в ближайшие двадцать лет. Каждый раз, когда я это слышала, я говорила — это только предлог. Как я была неправа! Это правда — все иначе,когда есть ребенок. Вы знаете почему?
Викки покачала головой.
— Я скажу, как думаешь, когда беременна, Викки. Не только отчетливый страх — будет ли мое тело в безопасности, но и что я скажу своей девочке, когда ей будет двадцать один год и мы будем жить в такой клоаке, как Шанхай, где школы — просто смех, и нет никакой работы, и мальчики, с которыми она будет дружить, будут сломлены каждодневной пустотой агонизирующей системы. И тогда она спросит меня: «Мама, а почему ты не сбежала отсюда, когда могла?»
Викки увидела, что в глазах Вивиан блестят слезы. Она пошла к ней, чтобы успокоить ее, но Вивиан отстранилась.
— Я ненавижу, — заплакала китаянка. — Я ненавижу то, что заставляет меня покидать дом. Я не хочу уезжать. Но интересные времена — это для взрослых, Викки, не для детей. Вы бы согласились, чтобы ваша сестра осталась такой ценой?
— Но она будетмоей сестрой. Ее отец — англичанин.Вы сможете уехать отсюда в любой момент, когда только захотите, если дела пойдут плохо.
— Мне кажется, вы все время представляете себе здравомыслящий нормальный Пекин. Но он не такой.
— Хорошо, то, что я сейчас говорю, я не сказала бы чистокровному китайцу. Но моя сестра — ваша дочь — сможет стать подданной Великобритании, если вы захотите.
— Защита англичан теперь будет не такой, как прежде.
Вивиан взялась за ручку чайника и подождала, пока закипит вода. Она разлила ее в чашки и закрыла крышки. Были еще причины, чтобы бежать из дома.
— Я боюсь не только Пекина. У моего ребенка есть более страшный враг в Гонконге.
— Не понимаю.
— Ту Вэй Вонг.
— Что? О чем вы говорите?
— Мой ребенок — наследник Дункана Макинтоша. И если вы умрете бездетной, моя дочь будет единственной наследницей Макфаркаров.
— Я не улавливаю вашу мысль.