Чего может бояться человек, весело шутивший после перестрелки в пабе? У Лизаветы была возможность убедиться, что Сергей Анатольевич Давыдов не боится ничего.
Перехватив новую знакомую возле метро, он довез ее до Стрэнда, прямо до Буш-Хауса, где размещается «Внешнее вещание Би-би-си». По пути Сергей весело и непринужденно развлекал Лизавету байками из жизни русских лондонцев, а потом так же непринужденно оповестил ее, что будет ждать у выхода весь день, если она сразу не скажет, в котором часу они обедают сегодня вечером. Отказать ему было невозможно.
– Ладно. В шесть тридцать. Здесь. – Лизавета уже вылезла из открытой пижонской машины, тогда она еще не знала, что это «Остин». – Только не думайте, что я пошла на уступки из-за глупой угрозы. Отсюда, – она глянула на серо-бурое здание, – есть выход еще на четыре улицы. Так что улизнуть проще простого.
– Только не думайте, что я этого не знал, чуть не улизнувшая Лизавета, – рассмеялся в ответ клерк, превратившийся в авантюриста. – Нанять четырех нищих, сообщить им ваши приметы, дать по трубке – что может быть проще? В шесть тридцать у этого выхода.
Он уехал. Ровно в половине седьмого господин Давыдов ждал Лизавету у Буш-Хауса.
Обедали они в греческом ресторане в Сохо. Сергей уверял, что это подвальное заведение с белеными стенами, украшенными примитивными туристскими плакатами, домоткаными ковриками и грубой чеканкой, – излюбленный ресторанчик молодых «Роллинг стоунз».
– Это сейчас они богатые и разборчивые, а тогда молодым и начинающим хватало куска вкусно приготовленного мяса.
Мясо и прочая еда были действительно вкусными. Греческое вино, как ему и полагалось, чуть горчило – чтобы напоминать ценителям о дохолодильной эре и классической Древней Греции. Официант был любезен и предупредителен. Сергей мило шутил, рассыпал бисером комплименты и нипочем не хотел рассказывать о том, как ему удалось разобраться с полицией, хотя Лизавета настырно задавала вопросы. И делало это умело, профессионально.
– Не завидую я тем, кого вы пытаете прилюдно. Несчастному гарантирован крах политической карьеры. Я уже устал вертеться ужом.
– Тогда объясните, как вы попали под… этот обстрел.
– Как и вы – совершенно случайно. Зашел, знаете ли, перекусить, а тут кошмар, Армагеддон! О чем я честно рассказал полиции.
– А вы всегда проверяете паспорта у посетителей? Это у вас привычка такая?
Сергей хмыкнул и достал сигарету из коричневой круглобокой пачки.
– У кого это я паспорта проверял? У вас? Вы «мамочка» кричали, а в шоке все кричат на родном языке… Даже не осознавая этого. Вот я и догадался, что вы русская.
Улыбался он так же обворожительно, как Шелленберг в исполнении артиста Табакова.
– Это вы можете передать по инстанции, как Алекс – Юстасу. – Лизавета постаралась изобразить столь же чарующую улыбку. – Убитые не кричали. А если бы и кричали «в шоке», – она выделила этот оборот интонацией, – то не по-русски, а по-вайнахски. Но вы все равно определили, что у них краснокожие паспорта.
– Вы умны, остроумны, наблюдательны. И не болтливы. – Сергей кивком подозвал официанта и попросил принести десерт. Потом продолжил: – И у меня нет даже двух часов в камере, чтобы обдумать, как выпутаться из хитроумной ловушки папаши Мюллера. Скажем так, я слышал их разговор. Говорили они по-русски. Убедительно?
– Вы сидели слишком далеко. Можем провести следственный эксперимент. Хоть сейчас.
Появился официант с джезвой и какими-то сладостями типа пахлавы.
– Ну уж нет, сейчас я намерен доесть мой десерт. И вам рекомендую.
Лизавета отломила кусочек пахлавы.
– Не люблю сладкое. Такое сладкое.
– Учту в будущем. – Сергей передвинул ее тарелку на свой край стола. – Скажем так, одного из них я знал. Раньше. Вы ведь не побежите в полицию? Если побежите, меня могут лишить визы. Придется жить на Кипре. А там, на острове любви, я зачахну от голода.
– Там климат прекрасный. И кухня греческая. Наверняка кормят не хуже, чем здесь.
– Я же буду обедать в одиночестве, а без вас мне «бутерброд не лезет в рот…».
– И все же – серьезно: откуда вы их знали?
– А серьезно – я знал не их, а его. Господина Дагаева. Делали одно дельце. Я же говорил, Лондон город маленький. Но к стрельбе это дельце не имеет никакого отношения. Можете мне верить или не верить. Доказать я ничего не могу. И полиции не доказал бы…
Лизавета крутила пузатую кофейную чашку и смотрела в сторону. Она вспоминала, где раньше слышала фамилию Дагаев.
– Лучше, если вы мне поверите.
– Это еще почему?
– Потому что завтра суббота и, если вы мне поверите, мы снова встретимся. Тогда я поведу вас на урок гончарного дела в Музей истории человечества.
– Куда? – Лизавета чуть не поперхнулась кофе.
– На урок к замечательному гончару! – ответил невозмутимо Сергей.
Однако широкий кругозор у этого молодого человека! Вчера автоматная стрельба по знакомым, сегодня свидание со свидетельницей, а завтра он будет крутить гончарный круг!
– Я предпочитаю вышивать болгарским крестиком. Лепить горшки – не мой стиль!
Однако на урок гончарного искусства Лизавета все-таки попала. Вместе с Сергеем Анатольевичем. Он умел добиваться своего.
– Привет… Я не отрываю тебя от важных дел? – вежливо и холодно поинтересовался Савва Савельев.
– Вроде нет, – вяло ответила Лизавета. Она так надеялась, что звонит совсем другой человек.
– Ты можешь говорить? – задал дурацкий вопрос Савва.
– В каком смысле?
И вдруг Лизавета поняла, почему никто со службы два дня ее не дергал. Наверняка Верейская постаралась. Лана, которая считала, что личная жизнь у женщины должна быть на первом месте, предупредила всех-всех-всех, чтобы Лизавету не трогали, потому как у нее личная жизнь с приятелем из Лондона. Вот Савва и деликатничает: «Не помешал ли? Можешь ли говорить?»
– Насколько я в курсе, нас никто не подслушивает, – все так же вяло сообщила Лизавета. – Расслабься и выкладывай, что там у тебя.
– Просто хочу напомнить, что завтра мы едем на диализ. Я подтвердил все договоренности. Но если у тебя другие планы, могу отправиться и один…
– Не мели ерунды, – разозлилась Лизавета. – Я тебя на этих фронтовых съемках не брошу.
– Почему – фронтовых? – Савва говорил уже не таким деревянным голосом.
Лизавета коротко пересказала беседу в кабинете Борюсика.
– В общем, нас в триста сорок первый раз предупредили: ехидные медицинские репортажи не снимать. Но запретили только страхование. Слово «диализ» никто не произносил.
– А раз прямого запрета нет, – многозначительно произнес Савва, – значит, будет и триста сорок второе ярославское предупреждение. Кстати, тебя разыскивает милиция. – Последнюю фразу он бросил «между прочим» и ждал дополнительных вопросов.
У Лизаветы оборвалось сердце. Значит, случилось что-то серьезное и ее визит в «Асторию» не остался незамеченным. Хотя в таком случае они нашли бы ее и дома. Для доблестной милиции зоринский телефон, изъятый из общегородской справки, никакой не секрет.
– Да что ты! – Она старалась говорить небрежно. – И фотографии в фас и в профиль всюду развесили? Я последнее время из дома не выходила…
– И фотографии, и служебные собаки. Еще бы – такое шумное дело! Цианистый калий в булочной! Телезвезда как главный свидетель!
– А-а-а, «Тутти-Фрутти»…
– Они сегодня целый день Ирочку Рыбкину трепали. Кто звонил, как звонил… – Савва откровенно веселился.
Ирочка, работница информационной службы, медлительная, погруженная в мечты о муже, микроволновой печке и отдыхе на Майорке, давно стала редакционным мифом. Она путала улицы, номера домов, названия партий и театров. Записывала сообщения о пресс-конференциях и митингах, переспрашивая каждое слово, потому что два слова подряд Ирочка Рыбкина запомнить не могла и не умела. Все имеющиеся в ее распоряжении извилины были заняты грезами. Бригады, выезжавшие на съемки по информациям Рыбкиной, всегда готовились ко всевозможным сюрпризам. Вместо золотой свадьбы в семье потомственных академиков бригада вполне могла попасть на символические похороны троллейбуса в Купчино. А пресс-конференция блока «Яблока» спокойно превращалась в юбилей кулинарного техникума, на котором студенты пекли пирожки с яблочной начинкой. За путаницу и неразбериху Рыбкину проклинали, ругали, лишали премий, но сделать ничего не могли. Ее прозвали «Та, что грезит» и смирились. В конце концов, иногда Ирочка кое-что записывала правильно.