Выбрать главу

Третий вопрос, уже по существу, задал Сунков:

– Как, говорите, зовут этого лондонского русского? Давыдов? Год рождения не знаете? Надо его прокачать на предмет нахождения в розыске, а заодно проверить, что там приключилось в «Астории». Паспорт у него русский?

Лизавета отвечала на вопросы в порядке поступления:

– Насчет везения я в последнее время сомневаюсь. Не нравится мне такое везение. О перестрелке я рассказывала, ты просто забыл. В декабре прошлого года Сергею исполнилось тридцать четыре. По гороскопу – Стрелец.

– Гороскоп не обязательно… В ориентировках знаки Зодиака не учитываются. – Сунков сразу заблестел голубыми глазами и достал маленький блокнотик.

– Ты не говорила, что это брат нашего Дагаева! – упрямо повторил Савва.

– Я сама не знала, мне только сегодня Сашка сказал, когда со съемок звонил.

– Это правда, – подтвердил ее слова Маневич и протянул Лизавете чашку. – Можно еще кофе? И бутербродов?

Лизавета снова полезла в холодильник. Все-таки Сашка на удивление прожорливый. Пока она возилась с хлебом, сыром и ветчиной, мужчины задавали вопросы – ей и друг другу.

– Значит, Дагаев. Что же вы молчали, ребята-демократы? И насчет медиков нам сказки рассказывали?

– Мы и сами так думали до последнего времени. Кстати, Савва к Коровину не просто так ходил. Только потом выяснилось, что «жучок» сторонний и нас никто не слушал…

– Это как же так выяснилось? – Оперативник прищурил левый глаз. – Какой-такой сторонний «жучок»?

– Мне позвонил начальник департамента по здравоохранению и сказал, что они ни при чем. – Лизавета наконец справилась с кулинарным заданием.

– Как это – позвонил? – Митя прищурил и второй глаз.

– По телефону! – вмешался в опасный разговор Савва.

– Понятно. Значит, позвонил. Говорит, «жучка» не мы вам вставили и бомбу не мы всадили.

– Точно. – Лизавета судорожно придумывала более или менее удобоваримую версию. Рассказывать о признании репортера Маневича отчаянно не хотелось. Все трое в этой истории выглядели придурковато. Один играет в шпионов, всаживает у себя же микрофон и, наигравшись, про него забывает. Двое других игрушку находят и бегут ябедничать.

– Хотите коньяку? – Лизавета вдруг вспомнила про недопитую бутылку испанского бренди «Дон Карлос» и сняла ее с полки.

– Это можно! – почти хором согласились мужчины, включая приехавшего на машине Сункова. Маневич метнулся к другой полке, за рюмками. Савва принялся рассуждать о недостатках иностранных коньяков – разумеется, в сравнении с отечественными.

Но сбить Алешу Поповича с курса, заданного Лизаветиными признаниями, оказалось не просто.

– За что пить будем? За чудесное спасение или за дивное откровение? – спросил он, когда рюмки были наполнены. Савва вздохнул и поднял глаза горе – ох уж эти вопросы с подковырками!

– Можно и за то, и за другое! – жизнерадостно хохотнул Маневич и одним глотком опустошил стопочку. Он опять был веселым, прожорливым и беспечным. С него, как шелуха с лука, слетели все неприятные воспоминания – и о том, как он подставил ребят с «жучком», и о том, как их чуть не переехал взбесившийся идиот.

Впрочем, Савва и Лизавета тоже не выглядели слишком растерянными и беззащитными жертвами. И коньяку выпили с удовольствием. Митя даже удивился:

– Что-то вы больно бойкие! Не похожи на запуганных неизвестно кем зайчиков.

– Вероятно, иммунитет. – Лизавета поставила рюмку на стол. – Что такое этот наезд? Стресс. А у нас на работе постоянный стресс. Привыкаешь.

«Привыкаешь» – эту формулу Митя понимал хорошо. Когда Дмитрий Сунков первый раз приехал на убийство, он тоже не выглядел молодцом. Дело было зимой, труп попался лежалый, полусгнивший, дотронешься – брызнет. И запах. Вот тогда ему поплохело, чуть не до рвоты. Напарник, старик предпенсионного милицейского возраста, лет сорока, принес водички, велел выйти на воздух. Потом бросил: «Привыкнешь». Митя ему не поверил, а через полгода они с ребятами пили водку, обнаруженную в сапоге утонувшего рыбака. И ничего…

– Этот стресс сегодня не первый. Так… дембельский аккорд, – продолжала Лизавета. – Меня и от эфира отстранили.

– За что? Ты… вы же сегодня работали!

– А теперь отстранили. Говорят, не вернут в кадр, пока я не перестану быть новостью.

– И ведь складно так излагает, козел! Мол, необъективность, пристальное внимание, надо разобраться с угрозами, со взрывами. Получается – до окончания следствия, а это значит навсегда. – В сердцах бросил Маневич и наполнил рюмки во второй раз.

Теперь тост произнес Савва. Свой любимый:

– Все за нас, даже приметы. Даже число тринадцать!

Эта присказка появилась у него, когда Ярослав пытался снять с эфира репортаж о школе двойников. Как раз тринадцатого числа. А репортаж все равно вышел в эфир, пусть и на месяц позже.

– Так что я теперь по вашей милости безработная, навсегда уволенная из кадра, – улыбнулась Лизавета Сункову.

– Не навсегда. Мы их найдем…

– Это я знаю, на каждом брифинге только об этом и речь, причем время обязательно будущее.

– Почему, иногда и задерживаем. Вон…

– Кресты переполнены, – перебил милиционера Маневич. – Это мы слышали. Ты вот этого, который нас сбивал, видел? Видел. На «хвосте» у него сидел? Сидел. И не задержал.

Митя хотел возразить, но не успел. Языкастый репортер не унимался:

– Знаем, знаем, и про техническую базу, и про плохие автомобили, и про то, что техника и оружие у них лучше, чем у вас, – тараторил репортер. – Все, все знаем. У тебя машинка действительно не важнец, но и на «мерсах» вы их не делаете.

– «Мерседесов» в нашем ведомстве нет.

– Это я преувеличил для художественности. Но ведь не догоняете?

– Не догоняем.

– Даже вот это дело со взрывом. Бабахнула машинка, поговорили вы с Лизаветой один разок – и дело в архив. Не так, что ли?

– Не так! Я же приехал!

– Ты и твой начальник, который меня утром встретил, удивительно приятные исключения. Я даже поражаюсь вашей добросовестности, – миролюбиво улыбнулась Лизавета.

– Это потому что у них парня порезали и вообще труп есть. Тяжкое преступление. А возиться с незначительным взрывчиком при отсутствии жертв – морока! Мне так мои опера и сказали, что особо искать не будут, раз все благополучно обошлось, – продолжал гнуть свою линию Маневич.

– В общем, мне надо куда-нибудь секретаршей пристраиваться. Слово нашего Ярослава тверже гороха. Пойду на биржу труда, раз тех, кто подложил пластит под мою бедную «Герду», не могут поймать!

Митя, кажется, обиделся.

– Но и вы хороши. Дружите с кем попало. Ничего о человеке не знаете, и сразу такая дружба…

Лизавета совсем развеселилась:

– Я вам больше скажу. У меня всегда так – приезжаем, ничего о человеке не знаем, и – бах! – сюжет. Или вот вы. Я вас второй раз в жизни вижу и ничего, домой пригласила, коньяком угощаю. Только не надо говорить, что это другое дело, что у вас в кармане книжечка с гербовой печатью. Это ничего не доказывает. Кстати, вы тоже к малознакомым людям пришли и выпиваете! А вдруг коньяк с клофелинчиком?

– Тогда вместе вырубимся. А брать у меня нечего, кроме блокнота и записной книжки.

– Не знаю, как у тебя, а моя книжка на вес золота. Там все, да и у любого журналиста так. – Маневич опять разлил коньяк.

– Хороший напиток, – вставил фразу Савва. Он молчал даже больше, чем обычно, наверное, потому, что был единственным, кто пострадал всерьез. Отдавленные пальцы ныли, боль отдавалась во всей руке.

– Значит, так, ребятки, время позднее, гадать на кофейной гуще – бессмысленно, – заявил Митя, когда они выпили по четвертой, съели третью порцию бутербродов и выстроили два десятка версий по поводу странных покушений. – Завтра я прокачаю в «Астории» насчет Давыдова. И придумаем, что делать. Безработная Елизавета Алексеевна посидит для надежности дома. Да и вы особо не гуляйте!

– А чего это ты раскомандовался? – возмутился Савва. – Меня вообще в милицию вызывают. На допрос. Не все же, как ты, с доставкой на дом работают.