— Башню водонапорную нужно ставить, — сказал Веня. — Железа разного много. Но раз взялись за Лужки, то расстараемся и водопровод. Как в городе. А чем мы хуже?
Пока они находились в доме, мудрый Кузя крутился у крыльца, потом перебрался на другую сторону, и, когда хозяева прошли на веранду и в сад, он уже стоял здесь и вилял хвостом. Опережая их, Кузя направился по дорожке, брезгливо обходя особо мокрые места.
В саду и на огороде за садом темнели картофельная ботва и сорная трава. На всем лежала печать бесхозности, пусть и недавней. Под яблонями толстым слоем гнила почерневшая падалица, пахло перебродившей сладостью. Густо осыпалась малина, особенно крупная в этом году. Подворье навевало грусть. Все в прошлом… Марина вздохнула и решила про себя, что каждую свободную минуту надо быть здесь, привести хозяйство хоть в относительный порядок. Такая милая и грустная красота открылась ей в запущенном саду! У нее, у Марины, есть собственный сад! А дальше, за оградкой, и вовсе нечто былинное. Стоит черный и мрачноватый еловый лес, как на картинах Васнецова или Шишкина. И густая лещина опускается через ограду. Забыв о недомогании, она вдруг почувствовала себя счастливой. Маленькая хозяйка большой усадьбы. Боже мой, какая ответственность!
Вернувшись в дом, она по-новому посмотрела на громоздкую печь, погладила шершавые кирпичи и про себя сказала: «Мы с тобой подружимся, печка!»
— Дедушка, как это называется? — и показала на предпечье.
— Шесток, да загнетка, внученька. Загнетка, значит. А за ей — под со сводом, где дрова горят. А над шестком кверху труба пошла, тут вот окошечко оставлено для самоварной трубы. И печурка с плитой, ежели ты не хочешь всю печь топить, весной, к примеру. Ну, а летом и вовсе на летней кухне во дворе готовить можно. Все сообразишь.
В тот день Веня починил обвисшую проводку в доме, ввернул лампочки и пощелкал выключателями. Полный порядок!
Отсюда он побежал к комбайнам. Пора, пора навешивать на мотовила Митей придуманные подъемники, прокручивать моторы. Им бы хоть день без дождя! Да с ветерком. Тогда и в поле.
Домой шли, когда стемнело. Фонари на улице еще не зажгли. А окна в домах светились. Митя остановился и стал считать освещенные окна.
— Всего двадцать четыре, — сказал он, довольный. — Семь светлых хат. Вон твои крайние четыре, Веня. Наблюдается прирост. В прошлом году светилось девять или двенадцать.
— Вместе с тем и несмотря на это, все же шесть окон еще черные, так?
— Скоро их останется три. В одном, последнем доме. А другие три — это моей тещи с дочкой. Руки пока не доходят.
— Завтра привезу новоселов. Они сами приведут в порядок свой дом. Скорей тебя.
Назавтра чем свет Ленушка топталась на крыльце, высматривая Веню с машиной. Поверх своего красивого платья она набросила Митин плащ. Тревога и радость, надежда и какой-то стыдливый страх перед матерью — все это отчетливо читалось на ее побледневшем личике.
Савин-младший подкатил к дому с подчеркнутым шиком.
— Мадам, экипаж подан, — и распахнул дверцу.
— Покорно благодарим, — серьезно ответствовала Ленушка и, придержав платье, села, придирчиво оглядела себя в переднем зеркальце. — И чего такая бледная? Расстроится мама…
— Ничего, — успокоил Веня. — Не жениха встречаем. Матушка все поймет. И порадуется на свою дочку.
— Мы не опоздаем, Веня?
Вокзальчик в Чурове их не привлек. В этом унылом казенном здании с неистребимым запахом карболки люди пережидали время только по необходимости. Поезд, как теперь принято, опаздывал, и они почти полный час вышагивали по платформе, примеряясь, где должен остановиться девятый вагон. Лицо Ленушки горело. Волновалась. Веня подшучивал над ней. И, когда поезд еще подходил, они побегали взад-вперед, однако к девятому так и не угадали. Веня подскочил, когда с высокой подножки, держа перед собой узел, уже спускалась девица, очень похожая на Лену. Он забрал у нее узел и ее самою на руки, и та вдруг неумело поцеловала Веню в щеку.
— Это не он! — закричала Ленушка, а Веня рассмеялся и тоже поцеловал девушку.
Всем стало весело, маму поддержали с двух сторон, и она, ступив на перрон, поцеловала и перекрестила Веню раньше, чем дошли до нее дочкины слова.
Наконец все выяснилось, слезы и поцелуи кончились, и они поехали. Теперь мама не спускала повлажневших глаз со своей дорогой девочки. Ведь они не виделись с той поры, как Лена уехала на стройку с настойчивым намерением «найти в городе свое счастье». А отыскала его, это девичье счастье, не в городе, опять-таки в деревне, еще меньшей, чем ихняя захудалая Становлинка, где население вовсе без заневестившихся девчат и молодых женщин и много больше неприкаянных мужиков — алкашей.