— Зато уж премию в конце года вы огребете, — не удержалась бухгалтерша. — Мы прикидывали. За одну картошку звену тысяч двадцать причитается. А еще зерно, мясо, корма. Богато заживете!
Женщины прихватили в Лужки и почту. В районной газете крупно и торжественно писали о выполнении районом плана по зерну и картофелю, а ниже, после скромного «вместе с тем», — о неполной заготовке кормов и низком их качестве. В областной все еще сверкали молнии в адрес «отдельных» районов и хозяйств, где затягивают пахоту зяби и не полностью оценили значение органических удобрений. Но статьи уже шли без того эмоционального заряда, который был летом и осенью. Словно забота о земле заканчивалась вместе с уборкой урожая.
Зина отвезла Бориса и Глеба к матери в Кудрино, где уже жила Катенька, и, вернувшись, вдруг загорелась ехать с Архипом в Поповку. Он заупрямился:
— Чего тебе там?
— А тебе? — не менее наступательно отрезала она.
— Я печку не доложил. Одна мужицкая работа.
— Помогу тебе на мужицкой работе. Жена все же.
— Сам обойдусь, — буркнул он.
Тогда Зина сделала руки в боки и, прищурившись, запела:
— Уж нет ли у тебя в той Поповке какой-нибудь крали, Архипушка? Больно упрямо ты отговариваешь!..
— Кикимору болотную присушил…
— Ну и как она? Половчей меня, поди?
— Да ладно, взялась за свое! Поезжай. Спать там не на чем.
— Возьмем отсюдова, как положено. Дача, она и есть дача. Со всеми неудобствами, окромя природы.
Нагрузила она всякого-разного полну телегу. И керосин с лампой не забыла, отыскала на чердаке, ведь ламповое стекло теперь не купишь, поскольку деревни у нас в основном электрифицированы. А где нет электричества, их и за деревни можно не считать. Чтоб не мешали статистике.
Река Званя в затишке у берегов уже ледком прозрачным взялась, воды совсем мало, за три месяца три малых дождика вылилось, видать, после летней воды никаких запасов в облаках не осталось. Так что переезжали реку легко, только на тот берег телегу подталкивали, коняке не под силу. Ну, а как выбрались, там уже краем леса хоть песни пой, дорога по окрепшему песку как по асфальту.
Поповка издали пугала чернотой стен и могильными провалами окошек. Зина даже сжалась, когда подумала, как можно жить в лесной глухомани да слушать печальные совиные крики. Но когда пригляделась, ничего особенного. Архипов дом на высоком фундаменте стоял крепко, двери-окна были, даже замок врезан, муженек расстарался. И печка была, это он для отвода грешил, будто неисправна. И кровать на месте, сено в матраце. Столик само собой. Ну, и чистота — это уж ее забота. Наведет и чистоту, раз приехала.
Зина принялась раскладывать добро, затопила загнетку, обед наладила. И сама удивилась: чего это она устраивается здесь, когда и в Лужках привольно? Ее муженек топором тюкал во дворе, ворота подправлял, а зачем ему ворота, коль скотины тут никакой, ихняя Пеструха под руки Настёны на эти дни передана. Настёна мастерица, она и творогу, и сметаны наделает, хоть на базар потом вези.
К вечеру Архип наломал по-за огородами веток бересклета и снежной ягоды, в избу протиснулся с большим букетом.
— О-о! — удивленно запела Зина. — А у меня и поставить не во что.
— Пойдем, Зинуха, поклонимся там.
И только тут поняла она, кому букет, заторопилась, влезла в цветастую свою курточку, платок на голову — и вышла. Архип разделил цветы, половину ей отдал, и так, в тишине лесной поляны, проследовали они до кладбища. Положили цветы, стесняясь друг друга, перекрестились, поклоны отвесили и пошли назад. В тепло и уют, где над крышей тихо вился дымок.
Вечером, перед сном, вышла на улицу, прислушалась, оглядела молчаливый лес, послушала удивительную тишину. И вдруг заплакала… Непонятно отчего. Уж очень красив и величав был этот мир.
Робкий рассвет застал их спящими. Крепкая Зинина рука по-хозяйски обнимала Архипову не больно мускулистую грудь.
Она открыла глаза и осторожно сняла свою руку. Глянула на окна. Из них лился ровный белый свет. Спустив ноги, Зима босиком подошла к окну и ахнула. Земля, спорыш под окнами, лес, черемуха сбоку — все было белым-бело.
— Ар-хи-ип! — запела она вполголоса. — Ты глянь, что делается: зима пришла!