На центральной усадьбе рабочие, естественно, не заводили коров, почти не держали птицы, а первоначально возникшие сараи, столь необходимые для сельских жителей, вскоре по приказу Василия Дмитриевича были истреблены. Они и вправду еще больше портили вид, эти самодельные дощато-фанерные сараюшки, где и поросенок, и куры, и запах соответствующий. Взамен их за жилыми домами директор приказал соорудить низкие односкатные гаражи не гаражи, склады не склады, а что-то такое длинное, кирпичное, со множеством дверей; изнутри эту постройку разделили на клеточки вроде школьных пеналов и назвали их сараями-кладовками. Каждую дверь украсили белым номером, который соответствовал номеру квартиры. Внутри пеналов совхозный народ хранил разную рухлядь, дрова и уголек. Петухи здесь не пели. Мыши, правда, попискивали.
В других двух поселках урбаническая новизна меньше потеснила привычный уклад, поскольку дальше от глаз. Там и коров держали, и садики сохранили, и даже небольшие зеленые лужайки с колодцами посредине и с журавлями над ними. О водопроводе потолковали, но до него так и не дошло. Согласились обойтись колодцами. Однако и тут пашня под самый порог подходила. Когда тракторы зябь поднимали и разворачивались на краю, домики тряслись в предчувствии последнего своего часа. Но и к этому неудобству вскоре привыкли. Не весь же год пашут-сеют. А для хлеба гектары нужны. Их, эти гектары, Похвистнев находил где можно и где невозможно, а потом на собраниях не без гордости сказывал, сколько они изыскали дополнительных резервов для производства зерна. Он и приучил своих управляющих квадратные метры выгадывать. Круто спрашивал!
Куда ни кинешь взор — всюду пашня. Летом она золотая от пшеницы, густо-зеленая от сахарной свеклы и силоса, белая в пору цветения гречихи. Редкие межи с узенькими и тоже редкими — скорее для виду — лесополосами да проселки такие, лишь бы машиной протиснуться, а все остальное — до метра! — засеяно и служит главному: хлебу, хлебу и хлебу.
Осенью и бесснежной зимой скучно и печально выглядит здесь сплошная чернота, только и виду что поля с низкими зеленями, прижатыми к земле. Если еще и небо над пашней серое, тогда пейзаж такой, что только вздохнешь. Грустно станет на душе. Ей-богу, чего-то такого для глаза, для улыбки, явно не хватало. И никакие высокие соображения о необходимости столь богатого на отдачу однообразия не обрывали душевной печали. Человек — он такой, ему всегда хочется видеть вокруг себя хоть немного красоты на родной земле, хоть десяток берез на бугре, лозняковую поросль на спуске.
В долине реки с недавних пор — тоже пашня. Лишь у мелкого озерка столпилась поросль черной ольхи да осины. Довольно густая чащоба. Деревца на этом месте так плотно стоят, что, похоже, отпихивают друг друга от воды, которой в некогда заливаемом озере осталось не так уж много, тем более что от берегов ее успел заполонить камыш, кувшинки и утиная трава, прорастающая сквозь желеобразную желтую тину. Зарастали озеро на глазах, старческие годы свои доживало. Рыба перевелась. Правда, лягушек и головастиков тут видели еще много.
Вся пойма, изрезанная старицами и свежими промоинами, сейчас, в середине лета, желтела зреющим ячменем. Там и здесь подымалась зеленая силосная масса — кукуруза, подсолнечник. Только дальше, уже по берегу Вяны, угадывался небольшой естественный луг. Тот самый кусок луга, который Поликарпову удалось отстоять, хотя и там намечались ячмень и силосная кукуруза.
Пойму приобщили к интенсивному земледелию в тот год, когда на поле уже не было и клочка земли для души, для разной разности. На пойме не осталось былой естественной прелести, ничего от луговых трав, перелесков, заводей, лесистых колков, от оберегающего реку кольца неглубоких болот на перегибе склонов. Все переменилось, даже воздух на бывшем лугу стал иной — сухой, рафинированный, без всяких там запахов, если не считать запаха близкой фермы.
Чего-то, по мнению Похвистнева, еще не хватало. Догадался: соответствующего парадного въезда в совхоз.
Там, где с главного шоссе дорога сворачивала на центральную усадьбу, над асфальтом поднялась тяжелая кирпичная арка. Две каменные ноги ее поддерживали полукруглую апсиду и открывали простор для ложноклассической лепки под замысловатым карнизом. Из трех главных качеств архитектурного сооружения по формуле римского зодчего Витрувия — прочность, польза и красота — эта полевая арка; несомненно, олицетворяла только одну: прочность. И зачем она тут, среди полей, — можно было только гадать.
Деревянный щит, подвешенный по самому верху арки, извещал, что здесь совхоз Долинский. Слова «Добро пожаловать!» художник выписал преогромными буквами ярко-оранжевого солнцеотражающего цвета, которого нет в естественной природе, где известны семь цветов к тысячи оттенков и смесей — от этих семи.