— Нынче ждем хорошего урожая. Поля просто чудесные. В Кудрине строим новые дома, принимаем на работу сторонних, пока без особенного отбора, но предпочтение семейным. Даем телок, поросят, чтобы обзаводились хозяйством, нарезаем огороды и все такое. Я присматриваюсь, отыскиваю среди новоселов настоящих крестьян. Таких — в звенья, по Митиному манеру. Ведь он уже три года так-то.
— Читал я про звенья, — отозвался Веня. — Злобин на строительстве. Первицкий на Кубани. Чистяковы в Калининской области. Ну, еще кое-где. Погоды они не сделают.
— Дорого начать. Эта форма хозяйствования, на мой взгляд, самая-самая… Вот вам, други, земля, вот машины и все прочее, вот план по урожайности. Чем больше получите, тем больше почет и оплата. И — полнейшая самостоятельность. Никаких указаний, никакой суеты. Только агрономический надзор, чтобы пашня не скудела, а прирастала богатством.
— Митя доволен? — Веня спросил как-то уж очень спокойно.
— Кажется, да. Он особенно не любит суеты, приказов. Тут ему ничего не грозит, я редко вмешиваюсь. Помощники у него хоть и не больно сильные, но с душой. Васю на машинах учит, успешно, похоже. Но за Митю я боюсь, может уехать. У нас невест нету. Сколько же останется холостяковать?..
— Значит, Митя — хозяин на Лужках? — Это почему-то особенно заинтересовало Савина-младшего. Новое для него.
— Хозяин. Это точно.
И умолк, почувствовав, что разбередил сыновью душу. Взбил подушку, повернулся поудобнее, сказал:
— Давай поспим, сынок. Уже второй час. Гаси свет. И доброй ночи!
Они лежали в темноте с открытыми глазами. Старый Савин — по привычке, бессонница уже тогда мучила его. А Веня, потомок бесчисленных поколений крестьян, мучился, переживал и смерть бабушки, и трудности отца, которого, как он трезво рассудил, покинул в самую нелегкую пору, оставив без поддержки. И сон к нему тоже не шел. Отец тут крутится как белка в колесе, а он, умелый мастер — в сторонке.
Кажется, впервые с тех пор, как уехал и остался с Мариной в городе, Веня Савин критически и безжалостно глянул на себя со стороны. Как легко и просто бросил он землю, оставил родителей и всех предков своих! Переложил без раздумий на старые отцовские плечи то самое, что должен был делать вместе с ним. Улетел из отцовского гнезда совершенно спокойно, и совесть до сих пор не грызла его, как не беспокоит она, наверное, тысячи таких же молодых, покинувших деревню. Почему это происходит? Где причина? Он вспорхнул и уехал, а его неграмотная бабушка, ради памяти которой он приехал в Лужки, до последнего своего часа так и работала на огороде, заботясь о пище для людей. И для него, городского своего внука, — тоже. Нет, дело не в Марине. Он и до любви своей был готов покинуть родную сторону. Марина лишь ускорила… Что же теперь делать? Переиграть, как у них выражаются? Но для этого ему придется убедить милую женушку. Поменяет ли она привычный шумный город на кроткую их деревню?.. Легко ли и ему?..
Наутро, когда Веня еще спал, Михаил Иларионович уехал в Кудрино и пробыл там до позднего вечера. Веня проснулся поздно, сходил к старикам соседям, потом пошел на картофельное поле и немного поработал по старой памяти с Митей. А когда в Лужки вернулся отец, они еще раз сходили к бабушкиной могиле, вспомнили всех Савиных, что лежали под березами. И до самого темна выхаживали по высокому берегу Глазомойки, любуясь чистым лугом, над которым то и дело пролетали перед сном пестрые чибисы, спрашивая отца и сына — чьи они?..
На другой день, побывав в Кудрине, Вениамин заторопился. Марина, конечно, уже вернулась из поездки и ждет его. Да и он соскучился.
Все другое в мире как-то отступило перед женой и уже не казалось таким важным, как после ночного разговора с отцом.
Но он все же не уехал в то утро из Кудрина в свой город, как хотел поначалу. Что-то заставило Вениамина возвратиться в Лужки, дождаться отца и еще, еще поговорить с ним.
Этот разговор пришелся на ранний вечер.
Они только что пообедали, Михаил Иларионович вышел из-за стола и не то чтобы уселся, а как-то повалился на диван и закрыл глаза, всем телом отвалившись на мягкую спинку.
Сын еще сидел за столом и смотрел на него с чувством острой жалости. Как он постарел, как сдал! Неожиданно для себя тихо сказал:
— Устал ты. Отдохнул бы, съездил на юг. А то — к нам…
— Вот этого не обещаю. Боюсь отлучаться, чтобы не проиграть все остатнее. Нас мало. Нам сельский фронт держать надо.