— А ты, Джура, считаешь инцидент исчерпанным или нет?
— В суд подам, — упрямо повторил потерпевший. — Ежели каждый за грудки почнет…
— Дело твое, можешь подавать. Вот там у секретаря бумага. Садись и пиши, раз есть охота. Но помни, за самовольный, ущерб наносящий поступок я вынужден тебя наказать. Иди. А ты, Геннадий Ильич, останься. Есть разговор.
Вот это событие! Похвистнев, уже решивший судьбу агронома, мог сейчас только радоваться случаю, который давал повод для наказания Поликарпова. Ведь если доложить в райкоме… А докладывать надо, поскольку и Джура и Поликарпов коммунисты. Как ни разбирай происшедшее, виноваты оба.
— Удивляюсь, — сказал он, когда Джура вышел. — У тебя, Поликарпов, явная склонность к самоуправству, которому нет оправдания. Как можно поднять руку на человека, даже если он допустил промах?
— Не промах, а преступление, — быстро поправил Поликарпов.
— Пусть так. Для этого есть суд, есть директор предприятия, общественность. Ты же решил пустить в ход кулаки. Знаешь, если идти по такому пути, то… Тебе просто нельзя доверять руководящий пост, вот что я могу сказать. И за что ударил? За сотню тонн навоза, которую он употребил, в конце концов, опять-таки на пользу дела, пусть даже и узко понятого дела.
Поликарпов вскочил:
— Ну, знаете! Когда перегноем начинают гатить овраги… Это первый случай в моей практике. Это позор! Тем более недопустимый случай, что у нас в совхозе вообще к удобрениям относятся с небрежностью просто удивительной. Мы растранжириваем добро!
— Ты говоришь неправду, Геннадий Ильич. Я тотчас докажу тебе обратное. — Директор достал из стола тетрадь, полистал ее. — Вот факты. Десять лет назад мы вносили за год около тысячи тонн туков, потом тысячу триста, две тысячи сто и так далее до прошлого года, когда внесли уже две тысячи семьсот тонн. Кстати, завтра привезут еще двадцать машин за счет калининцев. О какой небрежности в удобрении может идти речь?
— Мы говорим о разных вещах, — резко сказал Поликарпов. — Я имею в виду навоз, органические удобрения, которые улучшают и укрепляют почву. Понимаете, почву, которую мы уже превратили в труху, в пыль. А вы толкуете мне о туках, об удобрениях для растений. Понятия для агронома абсолютно разные. Как и для природы.
Несколько секунд Василий Дмитриевич молча смотрел на Поликарпова. Кажется, не знал, как достойнее ответить. А Геннадий Ильич уже загорелся.
— Мне жаль, — жестко сказал он, перебивая паузу, — мне очень жаль, что у вас только экономическое образование и совсем нет навыков крестьянина. Иначе вы знали бы, какая разница между искусственными и органическими удобрениями.
— А я сожалею, что у моего агронома как раз недостает экономических познаний. Иначе ты легко догадался бы, что расходы по использованию навоза в семь раз выше, чем на минеральные удобрения, а отдача неизмеримо меньшая. Навоз у-до-ро-жа-ет зерно, слышишь? Удорожает! И это я учитываю в своих планах.
На мгновение Поликарпов опешил: оценивать навоз в рублях?!
— Мы ведем разговор в разных плоскостях, — Геннадий Ильич горько улыбнулся. — Я говорю о непременной пище для земли, об условиях ее вечного плодородия. А вы толкуете о цене продукции. Все та же история, Василий Дмитриевич. Вы не признаете за землей права на жизнь, вы только и думаете, как взять побольше с этой земли. Вам даже навоз не ко двору, он, с вашей точки зрения, дорог и невыгоден, поэтому навозом лучше овраги забивать, чем вносить в поле. Логика такова, что и поступок Джуры можно простить, он сделал доброе дело, если навозом овраг заглушил, дорогу к своей ферме наладил? Сэкономил на камне… А что на поля мы в этом году не вывезем и десятка тысяч тонн, оказывается даже экономически выгодным? Вон куда приводит вас небрежение к земле! Черт с ней, пусть умирает, на мой век ее хватит, так?..
Начав говорить более или менее спокойно, Поликарпов незаметно для себя повысил голос, щеки у него снова покраснели, выгоревшие волосы то и дело падали на потный лоб, он откидывал их нетерпеливой рукой и — в который раз! — пытался доказывать директору ошибки многих лет, тем более опасные ошибки, что Похвистнев понимал, что делал, и все-таки продолжал следовать по этому курсу, потому что это отвечало его узкопрагматической жизненной философии.
Директор возвышался за полированным столом и слушал не перебивая. Суровое лицо его оставалось спокойным, но глаза блестели гневом и болью. Обвинить его в неумении руководить хозяйством, где он уже второй десяток лет получает доход, образцово выполняет планы, выручает район! Хозяйством, где нынче не найдешь и метра бросовой площади, где все направлено к одной главнейшей цели — дать больше продукции! И кто обвиняет? Его подчиненный, взбунтовавшийся против раз навсегда установленного порядка!