— Первые машины я пришлю через полчаса, — сказал механик. — Ты давай людей. Погрузчик у тебя? Он исправный? Еще бульдозер надо. Вот дался ему этот навоз! То отменяет, то как сорвался…
Вышел Похвистнев.
— Вы чего тут околачиваетесь? — грубо прикрикнул он. — А ну, быстро! Через час сам проверю!
Не заходя домой, он сел в машину. В конторе не сказал — куда. Шоферу уже на ходу буркнул:
— В Калининский.
Иван Емельянович покосился в его сторону?
— Туда сорок с лишним. Придется заправляться, Василий Дмитриевич.
— О чем ты раньше думал? — не удержался Похвистнев.
— Откуда я знал, что в Калининский! А по хозяйству нам хватит.
Директор сердито вышел из машины, шофер умчался на заправку, оставив его на краю поселка, в километре от овцеводческой фермы. Потоптавшись, директор направился на ферму. Его заметили еще издали. Навстречу, снимая грязный фартук, заспешил овчар и, не доходя пяти — семи шагов, с отчаянием крикнул:
— Овечки пропали, Василь Дмитрич… Что за день!
— Как пропали? — спросил он.
— Дак вот запросто и пропали. Паслись ночью на этом берегу озера, пригнали, я пересчитал, четырех не хватает. Ума не приложу.
Ух, каким решительным шагом двинулся Похвистнев на ферму! Там его ожидали зоотехник, заведующий, бригадир и ночные пастухи. Лица у них были виноватые.
— Раззявы! — крикнул Похвистнев вместо приветствия. — Как вы еще головы свои не растеряли! Куда смотрели? Не укараулить пятисот голов! Чего затылки чешете, искать надо, не пуговицы все же, овцы! Людей послали лес прочесать, болото?
— Некого нам посылать. Последних пятерых Василий Васильевич увел по приказанию агронома.
— Зачем мелиоратору люди?
— Плетни делают, овраги городить надумали.
— Плетни?! Нашли время. — Он обернулся к зоотехнику: — Отыщите этих людей, направьте овец искать. Найдут — тогда к мелиоратору. И сами давайте. Не возвращайтесь без пропажи, слышите? Иначе зарплата полетит.
— Если в болото зашли, тогда — все, — скорбно сказал овчар. — Оттуда не вытащишь.
Сжав зубы, побелев лицом от удушающего гнева, Похвистнев проводил взглядом зоотехника, побежавшего искать мелиоратора, круто повернулся, заложив руки за спину, и вышел на дорогу. Он не мог владеть собой, не мог спокойно говорить. Шел и думал, что на самом деле растрепал в последнее время нервы, что пора лечиться, а может быть, и вовсе уйти на покой. Здоровье дороже всего, а тут сплошные неприятности. Эти невеселые мысли только взвинтили его еще больше. На покой? Чтобы без него в совхозе все переиначили? Нет и нет. Так просто он не отдаст свое место. Столько лет… Да и кто сравнится с ним по опыту, хватке, умению организовать? Он почему-то был совершенно уверен, что без него хозяйству не существовать. Потому и отпусков не брал уже несколько лет. И никому ничего не доверял тоже поэтому.
Подскочила машина. Похвистнев уселся молчком и всю дорогу так и не разжал плотно сомкнутого рта.
Они миновали деревню, проехали вдоль реки и свернули на мост. За полувысохшей Вяной, за прибрежными чужими лугами пошли березовые перелески и смешанные леса. Хорошие места. Узкая, поросшая спорышом дорога виляла, копируя лесную опушку; лес прохладной тенью забирался в машину со своей влажной и загадочной тишиной; слева, освещенные солнцем, стелились поля зеленовато-серого густого овса, пахучих в полном цветении трав, начавшей подсыхать пшеницы. Мир состоял только из зеленого и голубого всех оттенков, цвета эти успокаивали и размягчали сердце. А тут еще иволга выводила звучную мелодию, куковала кукушка. Кое-где цвел ярко-желтый ракитник, розовым и пышным разукрасились кусты шиповника. Словно другое царство, если сравнивать с рационально устроенными полями Долинского совхоза, где и на меже и вдоль дороги не увидишь полевого цветка, где все разделано под гребенку, перемерено и учтено.
Иван Емельянович повеселел. Он крутил баранку и с любопытством осматривался. Вот она где, Россия-матушка! Глаза отдыхают, глядючи на такую красоту!
Кажется, и Похвистнев начал помаленьку оттаивать. Когда из-под куста шарахнулся рябчик и глупо торкнулся чуть ли не под колеса, он ахнул:
— Ты смотри! Никак, рябчик!
— В лесу всякая живность, — отозвался Иван Емельянович, обрадовавшись простому слову, сказанному без злости и резкости. — Я когда еще Евдокию Ивановну отвозил по этим дорогам, так мы лису туточки видели с лисятами. Не испугалась кумушка, даже постояла, любопытствуя.