— Слушай, а сколько у тебя этого клевера? В процентах если?
— Двадцать, это точно. От пахотной площади. А у тебя?
— Около девяти. В запольном клину, не в поле.
— Ух ты!.. Как же с кормами вылезаешь? И земля опять же…
— Вот так и вылезаю. Сено, солома. Зерно имею. Комбикорм за зерно.
— А у меня не зерно, да? У меня, если хочешь знать, нету в кормах пшеницы. Зато ячменя и овса вволю. А из клевера с соломой такие брикеты готовим — сам бы ел, да коровам надо. Не видел? Восемьсот тонн за год.
Похвистнев старательно резал мясо. Молчал. Мог бы кое-что и про себя сказать. Но к чему заводиться? Ты так у себя дело поставил, я — этак. И все-таки ему стало завидно. Вот Аверкиев на клевера ставку сделал, на навоз и по урожаю идет с ним, как он выразился, «ухо в ухо». Он, Похвистнев, и без клевера не отстает. Каждый как умеет.
— Последний дождик помог тебе? — спросил Аверкиев, отяжелевший после сытного обеда.
— Не очень, — скупо отозвался Похвистнев. — У нас холмы, вода быстро уходит, в запас не спрячешь.
— Чтобы не пускать воду, надо поперек пахать и опять же траву сеять, — дружелюбно напомнил хозяин. — Да и навозу возить поболее.
— У меня на этот счет своя точка зрения, — холодновато сказал Похвистнев.
Иван Емельянович поднялся.
— Спасибо за угощение, — сказал он дипломатично, избегая зреющего спора.
— Да, засиделись, — Похвистнев тоже встал. — Хозяюшка, вам особое. Вы — большая мастерица. Такой обед! Смотрите не очень закармливайте своего, остроту взгляда потеряет.
— Где надо, он видит, — сказала она и засмеялась вслед за мужем. Игривый народ в этом доме.
— Значит, будем считать, что дело решенное? — спросил Аверкиев, имея в виду агронома.
— Думаю, так, — сказал Похвистнев.
— Когда забираешь Евдокию?
— Два-три дня. Корову продаст, соберется.
— Ну, будь здоров, желаю тебе… — Аверкиев пожал руку гостю, вышел проводить.
Иван Емельянович уже сидел за рулем.
Обратно ехали иной дорогой. Похвистневу хотелось посмотреть другие поля. Смотрел, завидовал, где замечал плохое — там говорил про это вслух Ивану Емельяновичу. А тот неожиданно, уже к концу дороги, заявил:
— Ни одного оврага у них нету.
— Чего ты хочешь? — обиженно взорвался Похвистнев. — Они на другой земле сидят, у них леса есть, травы. Где тут размывать? И чего? Тоже мне сравнил!
А про себя подумал, что своими оврагами ему все-таки придется заняться. Подумал и сморщился, как от боли: ведь всего несколько часов назад, не успев подумать, он обезоружил мелиоратора Василия Васильевича Маятнова, отняв у него людей из-за этих несчастных овец. Маятнов только собрался гатить овраги. И опять нашлась работа поважней.
Ладно, вот со всеми делами управится, тогда дойдет черед и до оврагов. Быстро расправимся.
9
После беседы с Нежным, после сомовского письма Фадеичев никак не мог освободиться от беспокоящего чувства личной его ответственности за положение с землей. В это тягостное, смутное недовольство собой иной раз врывалась оправдательная нота: почему ответственность за землю ложится на него, секретаря райкома? Есть же Министерство сельского хозяйства, его органы на местах, они и обязаны проводить определенную линию руководства, нести ответственность… Но мысль такого рода тотчас вызывала у него горькую усмешку: эти органы давно свыклись с ролью исполнителей, им настолько понравилась такая позиция, что Фадеичев даже комбайны распределяет сам, а начальник районного управления и его специалисты все проблемы идут согласовывать к нему. Отсюда — и стиль работы, сходный со стилем хозяйственников, и часы, полностью насыщенные диспетчерскими указаниями, распоряжениями по севу и уборке, сводками из совхозов, молоком и кормами. Конечно, что-то здесь неладно сместилось, но как исправить неладное, он не знал. Да и не мог.
Заседания, согласования, встречи, поездки, переговоры с областными работниками, чьи наезды участились, как всегда, перед решающей кампанией года, — все это уже не могло заслонить картину, которую убедительно нарисовал доцент Сомов и дополнил Олег Иванович Нежный. Земля. Для одного она неубывающий капитал. Для другого… Как это выразился ученый? Да: «спекулятивный фонд». Значит, бери, бери и бери от нее все нужное, покудова не выжмешь, как мокрую тряпку, чтобы забросить.
А где взять землю взамен заброшенной?!
Уже в который раз Фадеичев серьезно подумывал о руководителях совхозов и колхозов именно с этой точки зрения — кто и как из них относится к земле. И вот тут он обнаружил, что все его привычные характеристики изменились. Тот же Похвистнев. О нем у Фадеичева сложилось стойкое мнение как о человеке дела, рачительном хозяине, способном при любых обстоятельствах выполнить и перекрыть план, подставить плечо, если у кого-нибудь случилась неустойка. Все это хорошо, такие люди нужны. Но если глянуть на Похвистнева с другой стороны, высокая эта оценка не оправдывается. Заметим, пока урожаи у него неплохие. А что завтра? У Аверкиева все иначе. Он умело перенес лихолетье переделок и ломки, сохранил плодородие пашни и спокойно живет, выращивает добрый урожай без шума, аврала и напряжения. Теперь, когда стали громче говорить о защите почвы, о пополнении гумуса, калия, фосфора, когда агрохимцентры открыли глаза на истинное положение в поле, калининцам ничего не требуется ломать или внедрять. Другим картограммы в новизну, Аверкиев все годы знал, какая земля в том или другом поле. У него навоз не уплывал в балки, а все опасные склоны успели зарасти лесопосадками. Смотрел вперед и угадывал душой крестьянина опасности, чтобы отводить их в зародыше.