— Так вы скоро без земли останетесь.
— Ну, не очень скоро. Я делал для Василия Дмитриевича расчеты. На сто пять лет хватит наших совхозных угодий. А уж потом не знаю.
И горько улыбнулся. Стариковские морщины его выразили давнишнюю печаль, ставшую привычкой.
Помолчал и добавил уже иным тоном:
— Через полсотни лет научимся делать синтетическое зерно, а картошку и овощи будем растить на питательном растворе. Тогда и без земли обойдемся. Разве для цветов немного оставим. Да ведь и цветы можно сообразить из синтетики. Что нам земля, умным, — морока одна.
— Злая у вас ирония, — сердито сказал Фадеичев. — А вот если по-серьезному? Знаете что, давайте-ка посидим да потолкуем, раз вы в курсе. Пойдемте вон на тот пригорочек, где трава.
Они отошли от оврага и сели на чистый зеленый спорыш лицом к реке и к пойме. Голубоватая долина мирно лежала перед ними. Сбоку на той стороне Усы чуть проглядывали белые домики второго и третьего отделений совхоза.
И снова, теперь уже от старого человека, Фадеичев услышал невеселые мысли о бессистемном использовании земли, своими глазами увидел смытый Пинский бугор, где желтел редкий и низкий, по виду не больно урожайный ячмень.
— Вы давно здесь? — спросил он у Маятнова.
— Давно. Мы с Василь Дмитриевичем приехали в совхоз году, если не ошибаюсь, в шестьдесят втором или третьем. Я на год раньше, вскоре после курсов, которые кончал в Туле. На моих уже глазах все стало меняться. Где были деревни — теперь поселки. Где кусты и лес — пашня. Я еще помню полноводную Вяну. Вон там была плотина, при ней мельничка. Не бог весть какая, но зерно молола справно. А плотина подпирала реку. Вода стояла высоко, и Уса потому не пересыхала. Меж двумя речками такие луга лежали! Чуть не в пояс трава. Когда директор порушил мельницу…
— Зачем? — перебил Фадеичев.
— Лишние расходы. Он к этому времени кормоцех успел выстроить. На электричестве. Да, когда, значит, убрал оттуда мельников, следить за плотиной перестали, в половодье она и полегла. Река враз обмелела, подпочвенные воды опустились, травы пожухли. Лес тут вокруг озера стоял, большой такой лес, с болотами, он тоже изничтожился — клены, дубы усыхать стали. Бугры наши тогда от кустарника начали очищать, чтобы пашню прибавить. Правда, пашня не ахти какая, и кусты никому не мешали, они и воду и землю на буграх держали. Да еще пахать удумали их повдоль, вот ливни по бороздам и наделали промоин. Дальше пошло-поехало. А пойма, когда она сухая, не хочет сочные культуры рожать… Первые года три еще давала урожай, пока дерн перепревал, ну а теперь вон она, уже желтая стоит. Лето не кончилось, а пойма без воды. Песок в глубине. Он воду не держит.
— Ну да, — насмешливо сказал Фадеичев. — Похвистнев тут один-разъединственный бедокурил. И работал, и коверкал как бог на душу положит. А вас никого вокруг нету. Вы кон-ста-ти-ру-ете. Ведете учет ошибок и промахов. Тоже позиция, а?
И посмотрел исподлобья, как он умел смотреть на людей, уличенных в какой-нибудь недобросовестности.
Василий Васильевич спокойно выдержал этот тяжелый взгляд. Голубые глаза его смотрели на собеседника не строго, а с мягкой учительской укоризной.
— А вы тоже не за горами сидели. Только вам такая работа пришлась по душе. Что требовалось получить? Продукцию. Кто дает больше продукции, тот и на коне. Я про природу рассказываю, однако вижу, что это все мелочи, так, для красоты. Позиция… Мы здесь спорили, ругались меж собой, агрономов одного за другим меняли, что-то пытались делать, сохранить, но о том директор в районе помалкивал, а сами вы не углядели. Зачем Похвистневу сор из избы? Отрапортует о хлебе, молоке и мясе, вот и в ажуре. Значит, кругом правый. Земля терпит, о беде своей молчит, а мы если и записываем всякое-разное, оно тоже на бумаге и остается. Потом в архив, поскольку это никому не интересно. Вот, ведем с первых дней книгу истории полей. Олег Иванович начинал ее. Для агрономов хорошее пособие, для директора — так, баловство. Там записи всякие — и о хорошем и о плохом. Я вам о плохом потому сказал, что вы сами спросили. Вот, к примеру, овраги. Один Маятнов в совхозе с ними мается. То три, то пять человек мне дадут — плети, мелиоратор, плетни. Я и горожу. А где какая неустойка случается, народ берут у меня. Вот четырех овец пастухи потеряли, так искать их послали моих хлопцев. Остался сам-третий. После обеда и я уйду, надо на огороды воду запускать, помидорам пособлять. Огород тоже на особом счету, там ведь продукция. Хватимся, когда прижмет. «Ах-ах, батюшки мои, где же земля-то…»