Ходили, не спорили, не ругались, но лицо агронома горело, он слышал, как часто и сильно бьется сердце — так, будто одолевал он высокую гору.
Фадеичев то и дело смотрел на красное от волнения лицо Поликарпова, искал ответа не в словах, а на лице, в глазах. Вдруг он спросил:
— У тебя язвы в желудке нет?
— Нет. А что?
— Ничего. Будешь иметь такое удовольствие, если не научишься жить и работать без лишних эмоций. Не тому учу, что надо быть равнодушным. Это мерзость для человека. Просто сдержанности побольше. Уметь владеть собой.
— Тогда будет инфаркт, — сказал Геннадий Ильич. — Это я прочитал недавно в одном журнале. Лучше сразу разрядиться, покричать или, извините, морду кому-нибудь набить. Говорят, некоторые руководящие господа на Западе держат у себя под боком кожаную грушу и боксерские перчатки. Как только взвинтился, сейчас надевает перчатки и бьет по груше, пока злость пройдет. Разряжается, словом. Форму обретает.
— Да, брат, это не для нас, мы кожаной грушей не обойдемся. — Фадеичев посмотрел на часы. — Батюшки мои! Уже три. Давай-ка сделаем перерыв, а то у меня…
Он махнул шляпой. Шофер подъехал. Достал из машины черную хозяйственную сумку, расстелил на меже газету.
— Садись, Геннадий Ильич. И ты, Вася. Пожуем.
— Что-то не хочется, — сказал Поликарпов. — Пересохло во рту.
— Кефиром смочишь. Держи.
Запоздалый жаворонок взвился к небу. Звонко раздалось сверху, весело. Ветерок пробежал по усатому ячменю, он уже не шелестел, а звенел подсыхающим колосом. Теплом пронизанный воздух разносил запах хлеба, влажной зелени с далекой отсюда поймы, где росли мята, лядвенец и ласковый мятлик.
— Скудно вы, — не удержался Поликарпов, когда Фадеичев съел кусочек рыбы, свекольный паштет и стакан кефира, после чего повалился на спину и заложил руки за голову.
— И здесь проблема: отцы и дети, — ворчливо отозвался Фадеичев. — Поживи с мое, потрудись над людскими поступками, тогда посмотрим. Сейчас тронемся, пять минут отдыха. Ты все мне показал?
— Нет, — горько сказал агроном. — Далеко не все. Уж если смотреть, чтобы понять, так поездим еще.
11
— Теперь, пожалуй, уже поздно тебе в трест. Запирают двери.
Фадеичев задумчиво смотрел на часы. Половина шестого. Он уже сидел в машине, агроном стоял рядом с раскрытой дверкой. Шофер скосил глаза на секретаря и ждал сигнала, чтобы нажать на стартер.
— Поздно, — устало согласился Поликарпов. — Завтра с утра придется.
— А нужно ли с утра?
— Нужно, Павел Николаевич. Приказ подписан, а я не могу и не хочу уходить.
Он ковырнул пыльную дорогу носком ботинка и отвернулся. Фадеичев тоже смотрел на землю, которая остается под властью Похвистнева. Вот положение… Не знал агроном, что и он, Фадеичев, к этому нелепому приказу руку приложил.
— Лучше всего тебе сделать так, Геннадий Ильич, — сказал он. — Едем сейчас в райком, я останусь, там кое-какие дела. Вася отвезет тебя домой, а я попробую созвониться с директором треста и пригласить его к себе, еще там кого-нибудь. Если приедут, ну, завтра, что ли, пришлю за тобой машину, и мы все вместе сядем рядком и обсудим, почему ты не можешь уехать и надо ли тебе уезжать в благодатный Калининский совхоз. Согласен?
Поликарпов кивнул, но глаз не поднял.
— Тогда садись. И по домам.
Через полчаса Геннадий Ильич входил в свою квартиру.
— Так быстро обернулся? — удивилась Тоня.
— Не удалось. — И он рассказал, с кем и как провел почти весь день.
— К чему бы это? — она задумалась. — Неужели хочет оставить тебя здесь? После всего, что произошло у вас с «этим»…
— Не знаю, — устало ответил Поликарпов. — Утро вечера мудреней.
Он лег на диван, закрыл глаза. И сразу вспомнил, как слушал его Фадеичев, как загорались гневом его глаза. Неужели все это ясное, простое было для секретаря откровением? Трудно поверить. Фадеичев часто на полях. Он не мог не видеть примет эрозии. Может быть, просто считал, что беда еще далеко, что не грозит она полям, не скажется на текущих делах? Иль уже слишком во власти сиюминутных дел и забот, не до загляда в будущее? Как бы там ни было, теперь Фадеичев не оставит все по-прежнему. В конце концов, это и есть главное, а вовсе не перевод агронома, не личная его судьба.