Некоторое время они молчали. Отец все сидел, но смотрел в сторону. Веня ходил по комнате, не зная, что сказать, как повести себя. Оправданий у него не находилось. Но и дать какое-то обещание тоже не мог. Марина…
И тогда Михаил Иларионович сказал:
— Да не убивайся ты. Все проходит. Будут у нас работящие люди, их нам и надо-то немного, ведь техника вон какая, один тракторист-мастер способен ныне обработать и выходить урожай на доброй сотне гектаров. Митя уже доказал. И еще слово скажет, если погода в этом году не помешает.
— Ладно, папа, — решительно произнес Вениамин. — Я тоже скажу свое слово. Только не сегодня, конечно. Что-нибудь придумаем вместе с Мариной. Она у нас разумница. Она поймет!
— Завтра едешь?
— Да, с утра, если будет оказия.
— Я подвезу тебя в Кудрино, а там легче найти машину до станции. Марине мой самый сердечный привет. Всегда рады видеть ее здесь. Так и скажи. Всегда рады. И тебя, конечно.
— Может, пройдемся перед сном? — предложил Веня.
— Не возражаю. — И отец тяжело поднялся с дивана.
4
Минул май, и началось лето.
Погода по-прежнему радовала. Земле хватало и тепла, и воды. Ночи все более съеживались, вечерняя заря горела все дольше, почти до одиннадцати. Лишь когда вовсе темнело, с лугов накатывало влажным холодком. Тогда в низинах зарождались пятна белесого тумана. К утру пелена его ровно покрывала всю пойму, добираясь до дальней лесистой террасы за лугом.
Между Лужками и этим лесом, как и между деревенскими огородами и пашней на северной стороне, где проходила дорога на Кудрино, в недолгие ночные часы всюду прокрадывался плоско расплывшийся белесый туман. Тогда бугор с высокими домами на нем смотрелся сказочно, как древнее поселение славян на полотнах Рериха. Молчаливый черный остров с заснувшими домами, резко нарисованными посреди моря белого тумана. Может, и в самом деле в те далекие времена было уже здесь гнездо человеческое? Но память людей не заглядывала так глубоко в прошлое, как не засматривает она и в будущее маленькой деревни, названной по бумагам неперспективной. Чего засматривать?
Но пока деревня жила и работала с великой пользой для людей.
Лужки просыпались до утренней зари, иногда опережая первые признаки дня.
Первыми вскидывались и подавали голос те самые три петуха, о которых было упомянуто. Затем на короткое время опять воцарялась сторожкая тишина. Люди старались урвать у зародившегося утра последние минуты драгоценного сна. Снова начинали орать петухи. Тишина отступала. Где-то шумно завозилась корова. В другом доме хлопнули дверьми, заскрипела калиточка, радостно взвизгнула собака, углядевшая хозяйку. Пропиликал тоненьким звоном колодезный журавль, жестяным звуком отозвалось пустое ведро. И, наконец, будоража тишину кашлем заядлого курильщика, хлопанием калитки и шуршанием закатанных резиновых сапог, на улицу выходил Митя Зайцев.
— Эй, Тимоха! — хрипло кричал он под окном Марии Михайловны Тимохиной. — Вставай, подымайся, рабочий народ! Бычки проснулись, тебя кличут…
Не дожидаясь ответа, он уходил под гору, погружаясь в туман, как погружается в море ранний купальщик — сперва по колена, по пояс, наконец, по плечи и с головой. Из туманной глуби доносился его приглушенный голос. Митя пел что-то несуразное на мотив «Подмосковных вечеров» с частыми паузами для очередной затяжки.
Многоголосьем заскучавших бычков встречал его скотный двор. Прожорливая лобастая орава летом не заходила в помещение, а располагалась во дворе за жердевой изгородью. Здесь остро пахло навозом, перемешанным с торфом. Бычки встречали Митю, они бежали по ту сторону ограды вслед за ним, толкаясь мокрыми боками. По утрам он развозил им завтрак, толкая перед собой вагонетку с травяной и соломенной резкой, густо посыпанной духовитым комбикормом. Бычки сбивались у длинного корыта, влажными носами тянулись к вагонетке и к Митиным порткам с неистребимым запахом солярки. По совместительству его портки служили ему и обтирочным материалом для рук.
Тут как раз подходила, завязывая на ходу старенький фартук, Мария Михайловна или ее худенький Вася с сонной улыбкой на лице. Кивнув Мите, они брались вычерпывать из вагонетки корм и бросали его под нос изготовившимся бычкам. Все смолкало, ряд животных выравнивался вдоль корыт, слышалось дружное сопение и жевание. Пока две сотни голов вычищали корыта, Митя подвозил еще вагонетку. И этот корм исчезал с невероятной быстротой. Потом Мария или ее сынок вынимали три жерди из ограды, и бычки, разминаясь и прыгая, валом валили к открытому прогону на волю.