— Все в твоих руках, Поликарпов, — повторил секретарь. — Несколько часов назад на заседании бюро мы договорились с Иваном Исаевичем. Трест освобождает Похвистнева с поста директора совхоза в связи с переводом на другую работу. На должность директора рекомендовали тебя, Геннадий Ильич. С обкомом партии я согласовал перестановку. Надеюсь, что этот приказ о переводе нам не придется ни отменять, ни изменять. Прими мои поздравления и все такое.
Поликарпов растерялся. Щеки его загорелись. Он стоял и не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу. Такая, понимаете ли, неожиданность.
— Мне еще нет и тридцати, Павел Николаевич. И стажу девять лет. Рано еще, так я думаю… — Говорил он неуверенно, доводы не нравились ему самому. А что еще мог сказать?..
— Возраст зрелого мужа! — Фадеичев парировал сразу, обращаясь не столько к Поликарпову, сколько к Нежному. — В такие-то годы!.. И академики есть моложе тебя. И полководцы! А насчет опыта тут и говорить нечего. И опыт работы, и опыт борьбы. Год с Похвистневым я за два посчитаю для тебя. Главный, думаю, согласится со мной. Очень, как я теперь понимаю, трудной борьбы. Мы эту трудность убираем. Путь, как говорится, открыт, зеленый свет. А в райкоме ты всегда получишь необходимую поддержку. Что еще?
Поликарпов молчал.
— Очень рад за тебя, Гена, — с чувством сказал районный агроном, — ты сделал то, чего не смог сделать я.
— Ну, не будем задерживать делового хозяйственника, — шутливо сказал Фадеичев. — Завтра едем в обком. Спокойной ночи. Олег Иванович подбросит тебя домой.
— Не просто делового, — сказал Нежный. — Разумного хозяйственника.
— Поправка верная. Разумного. Огромная разница! Тот был просто деловой, и вот… Сорвался.
В машине агрономы почти не разговаривали, только изредка переглядывались и пожимали плечами. Все так неожиданно, так быстро…
— Теперь я понял, зачем пригласили на бюро Ивана Исаича, — сказал Нежный. — Согласование на месте. Представляю, как ты жену огорошишь. У нее нервы крепкие? Ну, тогда не страшно. Будь здоров, расти большой.
Было уже поздно, окна в домах чернели, люди спали. Геннадий Ильич тихо постучал в свою квартиру.
— Ты? — послышалось за дверью.
Щелкнул замок, дверь открылась, обеспокоенный взгляд жены скользнул по лицу. Гена выглядел спокойным. Она тихо спросила:
— Что долго?
Поликарпов только рукой махнул.
— Ты-то почему не спишь?
— Готовлюсь. Выполняю указания «этого»…
На полу лежали связанные пачки книг. Два ящика, видно уже набитых, стояли один подле другого, прикрытые фанерой. Штор на окнах не было, комната выглядела без них обиженно — голо и неуютно. Квартира…
— Какие еще указания? — он не понял.
— Вчера днем, когда ты спал, заходил комендант. Он соблаговолил заметить, что пора вытряхиваться из квартиры, которая нам уже не положена.
Поликарпов устало опустился на стул.
— У тебя новые неприятности?.. — Тоня стояла над ним. — Что еще случилось?
— Случилось… Развязывай узлы. Остаемся. Надолго и прочно. Можешь мне поверить.
— Кем же ты остаешься, мой милый? Бригадиром? Мелиоратором? Работягой?
— Директором, Тоня.
— Шутить изволишь? — Но по выражению его лица, по напряженности сказанного Тоня уже поняла, что не шутит. Она села на ящик, тонкая фанера с противным скрипом разорвалась под ней. Поликарпов вскочил и, смеясь и хмурясь, помог ей подняться. Тоня все еще смотрела на него недоверчиво, даже тревожно. — Повтори, — сказала она.
— Я только что из райкома. Твой муж, Поликарпов Г. И., назначен директором Долинского совхоза. Слова Фадеичева сказаны в присутствии Олега Ивановича Нежного.
— Тебя? Вместо «этого»? — как-то очень страстно, с верой в правоту мира сказала она. — И ты согласился?
— Не без раздумий, хотя другого пути у меня не было. Да и сам… В общем, Фадеичев напутствовал, обещал поддержку. — Он засмеялся. — Вот у меня работенки теперь, а?..
— Мой муж на месте «этого»! — Она погладила его лицо, плечи и вдруг повисла на нем, уцепившись за шею. И засмеялась, очень счастливая. — Меня примешь на работу? Ну, хоть на малюсенькую какую, чтобы могла помочь! Прими, пожалуйста. И не задирай нос, Геннадий Ильич.
Смеясь, радуясь, тревожась, понимая друг друга с полуслова, с одного взгляда, они в считанные минуты соорудили поздний ужин, поели, потом разобрали ящики, поставили на место книги, и квартира вновь приобрела обжитой, более или менее уютный вид. Свет в окнах агронома погас очень поздно.
Отчаянное беспокойство испортило остаток дня Василию Дмитриевичу Похвистневу. Все время — и в райкоме, и когда так невежливо выскочил — в голове вертелось это проклятое слово, сказанное управляющим треста.