— Смею надеяться, что ваш рыцарь, — с язвительной насмешкой спрашивает кто-то из числа этих павлинов в разноцветных сюрко, — знает, как обращаться с подобным оружием?
— Не припоминаю, — отвечает Льенар де Валансьен, приподнимая уголок губ в ехидной усмешке, — чтобы мой брат хоть раз промахнулся мимо сарацина. Чего, увы, не скажешь о вас, мессиры.
Ариэль де Валансьен поднимает край губ в точно такой же усмешке и кладет руку на арбалет, чувствуя под пальцами отполированное сотнями тренировок дерево. Ариэль предпочитает стрелы. Льенар — клинки и слова. Но оба они всегда попадают точно в цель.
Раз. Два. Три.
========== Зажигающая свечи ==========
Комментарий к Зажигающая свечи
Автор НЕ ПРОПАГАНДИРУЕТ отказ от ислама в пользу католицизма. Вера - это сугубо личное, и к чужому выбору я отношусь с уважением.
Небольшое уточнение. Обращаясь к тем моим читателям, что знакомы с текстом “Железного Маршала”. В этом драббле присутствует деталь, что Сабина “уже половину жизни” открыто живет, как христианка. На этот момент ей должно быть двадцать восемь лет, поскольку сбежала она в четырнадцать. Но (немного спойлер) Уильяма в этот момент в Иерусалиме уже не было, он возглавлял крепость Аскалона и не возвращался в город до самого его падения. Поэтому этот драббл можно воспринимать либо в отрыве от “Железного Маршала”, либо как момент мистицизма/посланного свыше видения. Собственно, если вы читали “Железного Маршала”, то наверняка заметили, что определенная доля мистицизма там есть и связана она как раз таки с Сабиной.
Within Temptation – Somewhere
Воск плавится с терпким запахом, надолго замирающим в груди теплотой и чувством всеобъемлющего покоя, одним своим ароматом изгоняющего всякую тревогу. Маленькие золотисто-светлые огоньки – десятки и сотни свечей, горящих по всему Храму Гроба Господня – дрожат едва заметно глазу, будто склоняясь вместе с молящимися. Высокие двери – два проема с двойными створками в массиве песчаного цвета стен – распахнуты во всю ширь, безмолвно приглашая подойти ближе всякого шагнувшего в маленький внутренний двор. Заглянуть в мерцающий огоньками полумрак и ступить на ровные ряды гладких, отполированных сотнями башмачков и сапог квадратных плит храмового пола.
Присоединиться к тихой – одними губами, не смея тревожить густой от запаха воска воздух – молитве тех немногих, кто собрался в Храме в час, когда жаркое восточное солнце поднялось на самую вершину голубого неба и уже не греет, как в утренние или вечерние часы, а жжет раскаленным металлом клинков.
Отец Жан служит в Храме Гроба Господня многие годы и знает лицо и историю едва ли не каждого своего прихожанина. Читает по губам, что пекарь с соседней улицы просит счастливого брака для дочери, а молодая баронесса, живущая при королевском дворе, – Божьей защиты для сына, всего несколько дней как ставшего оруженосцем и уже рвущегося принять участие в первом своем бою против сарацин.
Дочь Исмаила ибн Рашида молится едва ли не жарче всех. Райская птица в длинной бордовой накидке, расшитой узорами цветущих вьюнов и разноцветных перьев сродни павлиньими. Что-то греческое есть в ее чертах, не то в линии изящного прямого носа, не то в самом овале нежного сердцевидного лица с аккуратно-закругленным маленьким подбородком. Что-то, делающее ее роднее иных белокурых франкских женщин. Даже накидка, скрывающая пышные локоны коротких, по-служаночьи подстриженных черных волос – магометанская привычка покрывать голову платком, которую она так и не изжила за половину жизни, открыто прожитую в согласии с христианской моралью – добавляет ей очарования и скромности. Коих, увы, лишены многие переступающие порог храма женщины.
Отец Жан помнит еще тот день, когда она сама впервые переступила этот порог. Юное дитя, девочка, которой не исполнилось и восьми лет: возраста, значимого больше для мужчин, что становятся пажами, делая свой первый шаг к золотым рыцарским шпорам. Она вошла в Храм Гроба Господня без страха и малейшего смущения и улыбнулась нежно и тепло, спросив у молодого священника, можно ли ей зажечь свечу у алтаря перед статуей Девы Марии, вырезанной из светлого дерева и расписанной самыми яркими красками, какие только мог представить себе отец Жан. И на золотисто-смуглых щеках этой маленькой девочки в розово-лиловом магометанском одеянии появились очаровательные ямочки.
Спустя двадцать лет дочь Исмаила ибн Рашида зажигает свечи точно так же, как делала это в день, когда впервые ступила в темную прохладу Божьего Дома. Огонек трепещет и слабо потрескивает, вспыхивая золотистым, почти красным, всеми оттенками рыжины и даже голубым, и свеча занимается медленно, разгорается почти лениво, отбрасывая тень от тонкой смуглой руки в несомых, паутинкой оплетающих пальцы золотых и серебряных кольцах.
За короля. За Балдуина Прокаженного. За Балдуина Победителя, упокой, Господи, душу его, исстрадавшуюся, но не сломленную.
За племянника короля. Мальчика в тяжелом венце, которого она не в силах назвать королем. Ее король лежит в этом же храме, и даже теперь она чувствует в тепле горящих свечей его прикосновение.
Теперь я могу коснуться тебя без опасения и плотной кожаной перчатки на руке, мой государь. Теперь я могу обнять в темноте ночи твой бесплотный дух и бесстрашно смотреть вперед. Как всегда смотрел ты.
За сестру короля. Которой нужны мечи, а не молитвы, но что поделать, если иные ее слуги не могут дать госпоже ничего, кроме обращенной к небесам мольбы?
За… тебя. Моя единственная любовь, моя единственная отрада. Прости меня, Господи, за то, что так отчаянно желаю любви твоего рыцаря, но как не желать, если он всё для меня?
Дочь Исмаила ибн Рашида, крещенная шестнадцать лет назад в день святой Сабины Римской, плачет беззвучно, лишь роняя блестящие, золотом отливающие при свечах слезы на край расшитой цветами и перьями накидки. Плачет, как умеют, верно, лишь магометанские женщины, не смазывая тонких линий черной краски, которой подводит раскосые медово-карие глаза. И крестится с жаром – слева направо, – складывая щепотью пальцы с выкрашенными хной длинными ногтями.
Не прошу счастья, Господи. Не прошу спасения для себя. Прошу лишь: защити тех, кого люблю. Защити тех, кто еще не покинул меня.
Сабина вдыхает запах плавящегося воска, чувствуя теплоту и умиротворение. Католическое распятие – гладкое серебро тонких перекрестий, соединенное маленьким светло-синим камушком – ярче слез блестит на изящно сплетенной мастером цепочке в белизне камизы и темноте расшитого голубой нитью жесткого парчового воротника. На алтаре перед статуей Девы Марии загорается еще одна свеча, и в теплом желтом огне Сабина видит поднимающееся над горами солнце. Бьющее в спину, так сильно и так ярко, что лица толком и не разглядеть, один лишь абрис с сильной линией нижней челюсти и аккуратно подстриженной бородой. Но заплетенные короткой косицей темные волосы вспыхивают красной медью, и белый плащ крылом взлетает за спиной.