Угли в костре тлели красным, источая жар, от которого ночной воздух слабо дрожал в едва незаметном глазу мареве. Она смотрела на вспыхивающие среди углей язычки рыжего пламени, уютно устроившись на левом боку. Ресницы полуопущены, одна рука — под головой, вторая — поперек груди, и под сбившимся до талии черно-белым покрывалом из шерсти отчетливо проступали очертания длинных полусогнутых ног. Смуглая кожа золотилась при свете догорающего костра, и в коротких завитках черных волос вспыхивали от прикосновения такие же золотые искорки. У женщин должны быть длинные волосы, и даже простые служанки старались отпустить их хотя бы до плеч, но эти мягкие пышные локоны, не скрывавшие толком и длинной тонкой шеи, казались ему такими красивыми, что рука тянулась к ним вновь и вновь. Чуть растрепать, ласково взъерошить, глядя, как по коротким прядкам бегут отсветы золотисто-рыжих огоньков, убрать за ухо, проведя самыми кончиками пальцев по краю ушной раковины и маленькой аккуратной мочке.
— Ненасытный, — сонно пробормотала Сабина, когда вслед за пальцами ее уха коснулись губы, покалывая короткими жесткими усами и бородой. Но не оттолкнула его. Вздохнула, когда он опустил руку ниже и провел всей ладонью по шее, поглаживая пальцами проступающие под кожей позвонки. С шорохом перевернулась на спину, податливая малейшему движению гладящей округлое плечо руки.
И выгнулась от прикосновения к груди, словно ее пронзило насквозь. По коже побежали угольные тени и золотистые блики, ее сердце лихорадочно забилось под рукой, голова в пышных завитках волос откинулась назад, и она замерла, так напряженно и так чувственно — черный абрис округлой левой груди и остроты небольшого соска, — что стон вырвался у него. И еще один, когда он склонился, жадно впиваясь ртом в приоткрывшиеся губы и чувствуя всем телом, как она льнет к нему, нарочито медленно скользя ладонями по спине.
— Уильям… — протянула Сабина, зарываясь пальцами в густые, разметавшиеся по его плечам волосы, и засмеялась, почувствовав, как жесткая борода щекотно покалывает шею. — У тебя будто и женщин никогда не было.
— Ты другая, — ответил Уильям, резко вскидывая голову, отчего лицо на мгновение закрыли спутавшиеся волосы, но она смотрела так, словно искала в этих словах какой-то упрек. Тронула упавшую ему на щеку прядь, глядя, как сильно каштановый цвет отливает медью в отсветах догорающего костра, и почти прошептала:
— Только с тобой.
Уильям не знал, как сказать, что это не имеет для него никакого значения, что ему было бы всё равно, даже будь до него не один, а десять мужчин, и лишь потянулся к ней вновь, дрожа, как мальчишка, когда ее пальцы принялись гладить напряженные руки, очерчивая каждый проступивший под кожей мускул.
— Ты красивый.
Она видела изъяны, чувствовала слишком острый подбородок под коротко подстриженной бородой и рассекшие светлую незагорелую кожу шрамы от клинков и стрел на длинном сильном теле, но каждый рубец для нее лишь повод подарить еще один поцелуй. От которого он жмурился, словно и в самом деле ни разу не был с женщиной, тянул ее к себе и прятал лицо в растрепавшихся черных волосах. Сабина не понимала, как мужчина в двадцать пять лет — мужчина на целых семь лет старше нее, приплывший с далеких туманных берегов и гораздо лучше знающий жизнь и войну — может быть таким робким в любви.
— Расскажи мне что-нибудь, — попросила Сабина, вновь оказываясь в кольце горячих рук и чувствуя гулкое сердцебиение под щекой.
— Что?
— Не знаю. Что-нибудь. Или, — спросила она с веселой ноткой, поднимая голову и вглядываясь в кажущиеся теперь совсем темными серые глаза, — быть может, вы споете, мессир?
— Нет, — фыркнул Уильям ей в макушку и коснулся теплыми губами виска. — Еще чего удумала.
— Нет, потому что это запрещает Устав Ордена?
— Нет, потому что я не пою.
— А ты пробовал?
— Не знаю.
Наверное, пробовал когда-то, в раннем детстве и под чутким руководством еще звавшего его своим сыном Артура де Шампера. Но ведь сколько воды с тех пор утекло, уже и не вспомнить. Что уж говорить о пении.
Но блестящие в свете костра медово-карие глаза смотрели на него так, словно она чувствовала в его словах какой-то скрытый смысл.
— А барон де Шампер тоже не поет?
— О, ну что ты! — фыркнул Уильям, невольно закатив глаза. — Это же известнейший на всю Англию трубадур! Даже его герб украшен серебряной лирой!
— Понятно, — пробормотала Сабина себе под нос, и он вновь сгреб ее в охапку, подмяв под себя и уставившись прямо в глаза.
— Это что ж тебе понятно, а?
Уголки нежных губ приподнялись в улыбке, на смуглых щеках появились очаровательные ямочки, и она негромко рассмеялась, ничуть не напуганная притворно нахмуренными бровями.
— Я склонна думать, что вы себя недооцениваете, мессир. Хотите глоток вина для храбрости?
И где это она, спрашивается, его раздобудет, ежели вокруг одна только Иудейская пустыня да где-то вдалеке шумят воды Иордана?
— Из ваших рук, миледи, я принял бы даже яд, — чопорно ответил Уильям. — Но никакое вино не заставит меня петь.
И уткнулся носом ей в шею, вновь пряча лицо от вспыхнувшего веселыми искрами взгляда медово-карих глаз. Прежде, чем торопливо бросил, сам не понимая, что на него нашло:
— Господь милосердный, какая чушь!
— Вовсе нет, — засмеялась Сабина, неторопливо поглаживая ладонями его обнаженную спину. — Это было весьма поэтично. А говорил, что стихов не знаешь. Можешь сказать еще что-нибудь такое же?
— Ни за что на свете!
— Тогда я возьму тебя в плен и не отпущу, пока не услышу кансону твоего собственного сочинения! — запальчиво пообещала Сабина, несильно пихнув его ладонью в грудь.
— Тамплиеры не сдаются в плен сарацинам! — возмутился Уильям, и она опрокинула его на спину неожиданно сильным и резким движением, вытянувшись над ним всем телом. Длинные ноги прижались к его ногам, крепко сжимая бедра, и рука сама потянулась навстречу, ложась на ее левую ногу чуть выше колена.
— Тамплиеров никто не спрашивает!
Сабина склонилась резко, будто что-то толкнуло ее в спину, мягкие завитки волос упали ему на лицо, нежные губы жадно прижались ко рту, и одна тонкая смуглая рука уперлась в грудь, чтобы удержать равновесие. А вторая скользнула вниз по животу, обхватила пальцами, лаская и направляя, и не осталось ничего, кроме жара костра, ее гибкого дрожащего тела и прерывистого дыхания.
— Мы не будем счастливы, — вдруг простонала Сабина с непонятной обреченностью в срывающемся голосе. — Я знаю, не будем. Но и пусть. Пока ты со мной… пока ты… — она изогнулась, задыхаясь, и потянула его руку вверх, к бурно вздымающейся груди. — Мне безразлично, чем я буду расплачиваться.
И он подался вперед, порывисто прижимая ее к себе, осыпая поцелуями шею и плечи, без конца взъерошивая рукой черные локоны и сходя с ума от малейшего движения ее бедер.
Мы. Если так суждено, то я не позволю тебе расплачиваться в одиночку.