— Я сказала мадам, что шью платье, и она разрешила посмотреть в зеркало в ее комнате. Действительно, одену и посмотрю. Вдруг завтра времени не будет.
— А можно я вам завтра помогу одеваться?
— Спасибо, но у тебя же так много дел! И я вообще-то могу сама справиться. Не привыкла к роскоши.
— Очень хочется.
— Тогда большое спасибо. Я очень рада.
Она помогла мне надеть платье и так искренне мной любовалась, что я сказала:
— Берта, а хочешь тоже надеть его на свой бал во вторник? У тебя, конечно, есть другое, но если хочешь…
— Я? Но я не могу… Я могу?
— А почему нет. Оно, в конце концов, на тебе и сшито. Мне будет очень приятно. Думаю, никто его не узнает.
— Это точно. Завтра здесь будут наемные официанты, а Бер… А слуг не будет. Нет, если правда…
— Значит, договорились. Теперь пойду смотреть в зеркало, пока мадам не поднялась наверх. Спасибо, Берта, спокойной ночи.
Я прошла через маленькую гостиную, в которой мадам сидела по утрам, в спальню и оставила дверь открытой. Красивая комната, мягкий свет, кружева, серебро, хрусталь… Огромное венецианское зеркало на двери ванной удерживала целая толпа херувимов. Я встала перед ним, серебряные нитки блестели в белом облаке юбки. Теперь у Золушки исчезла причина не ходить на бал. А в полночь? Что за глупые мысли! Кто-то появился у двери гостиной. Наверное, Берта решила принести мне туфли.
— Входи, я здесь.
Быстрые шаги. Голос Рауля:
— Элоиза, ты меня звала? — Увидел меня и замер в дверях. — Привет!
Немножко запыхался, будто спешил. Я открыла рот, чтобы ответить, и опять закрыла. Выглядела я, должно быть, как школьница, пойманная на мелком хулиганстве. Я явно покраснела. Потом я подобрала юбку и направилась к двери, которую он заблокировал. Не уступил дороги. Прислонился к косяку, будто решил устроиться там на весь вечер. Я еще два раза шагнула и остановилась.
— Не убегай. Дай на тебя посмотреть.
— Я должна. Имею в виду. Лучше…
— Что, действительно хочешь убежать?
— Нет. Рауль!
Он обнял меня и целовал с такой силой, что это было одновременно ужасно и лучше, чем в самых сокровенных снах. В конце концов я его отпихнула двумя руками и спросила:
— Но Рауль, почему?
— Что почему?
— Ты мог выбрать кого угодно. Почему я?
— Не знаешь? — Он повернул меня лицом к зеркалу, его сердце громко билось у моего плеча. Мы встретились в зеркале глазами. — Не надо скромничать, ma belle. Вот почему.
Мы смотрели друг на друга, он собирался что-то сказать, как вдруг сзади раздался какой-то звук. Он резко повернул голову, и на мгновение его пальцы крепче сжали мои плечи. Потом он отпустил меня и сказал холодно:
— А, Элоиза. Я искал тебя, думал, что ты хочешь меня видеть.
Я дернулась и развернулась, жар прилил к щекам и отхлынул, оставляя меня холодной и бледной. Нас было очень хорошо видно из гостиной. Элоиза де Валми и Альбертина стояли прямо около двери. Кто-то был еще и в коридоре, наверно один из гостей. Альбертина точно видела, как он меня обнимал, у нее было такое выражение лица… Я сказала:
— Мадам, я смотрела в ваше зеркало, вы разрешили…
Она смотрела спокойно, без улыбки, но и без неудовольствия.
— Конечно. Вот это платье вы сшили? Оно очень хорошенькое. Вы, должно быть, опытная портниха. Может, когда-нибудь, вы поработаете и для меня.
Значит видела. Я опять покраснела.
— С удовольствием, мадам. Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, месье.
На следующий день я все время была с Филиппом. Во всем доме только его не коснулось общее возбуждение, он наоборот грустил, в ожидании пасхального одиночества. Мадам я не видела. Альбертина принесла мне от нее записку с просьбой направить нашу дневную прогулку в деревню и сделать некоторые покупки, так как никто из слуг (интересно, ей хотелось написать «других слуг»?) не мог быть оторван от дел. Я вежливо согласилась и по дороге упрекала себя. Вряд ли меня хотели таким способом поставить на место. Но, может быть, я была и права. Когда мы стояли у аптеки, мимо прошла якобы очень занятая Альбертина, и с гнусным злобным выражением, ничего не объясняя, отправилась дальше по своим делам.
Мне показалось, что и аптекарь смотрит неприязненно. Домоправительница кюре поздоровалась очень холодно, если бы успела, явно бы перешла на другую сторону улицы. Филиппа она приветствовала с ярко выраженной жалостью. Официантка в кафе была напряженной и, поглядывая на Филиппа, спросила:
— А когда вы уезжаете, мадмуазель?
Я мрачно ответила:
— Мы не уедем в Тонон еще месяца три, дядя Филиппа не вернется до того времени, знаете ли.
Все ясно. Новости и слухи распространились по всей деревне. До того времени я не понимала, как трудно быть Золушкой.
После чая я пошла искать миссис Седдон, чтобы поговорить о слухах. Но мне сказали, что она ужасно устала, легла в кровать и ни с кем не может общаться. Поэтому я пребывала с ребенком и думала о неминуемом увольнении. Когда Берта пришла кормить Филиппа ужином, мои нервы были уже на пределе и я не знала, как спущусь вниз. Мальчик вдруг с ревом отказался ложиться в кровать, если только я не соглашусь подняться к нему «в середине ночи» и отвести посмотреть на танцы с галереи. Я пообещала, и он довольно тихо удалился с Бертой.
Собираясь на первый бал, положено быть счастливой… Я отправилась мыться, трясущимися пальцами разворачивала мыло. Никакого экстаза. Когда я сидела у зеркала и расчесывала волосы, еще не одетая, раздался стук в дверь. Берта. Она вручила мне коробочку, не глядя в глаза, сказала немного формальным тоном, как и все в тот вечер:
— Это вам.
Легкая, плоская коробочка, сверху целлофан. Молочно-белые фиалки в темно-зеленых листьях. Внутри визитная карточка, сразу видно букву R. Я закончила одеваться в полной тишине, приколола фиалки, сказала:
— Спасибо, Берта, — и пошла навстречу музыке и смеху.
11
Бал был в полном разгаре и, к счастью, хозяева уже перестали встречать гостей. Подножие уставленной цветами огромной лестницы опустело. Холл заполняла сверкающая шуршащая масса людей. Я постояла на галерее, не имея ни малейшего желания появляться на впечатляюще пустых ступенях. Мимо прошли три щебечущие молодые женщины из какой-то комнаты в конце коридора, я укрылась за их спинами и незаметно спустилась. Проскользнула в бальный зал, нашла угол, укрытый кустом азалий и тихо спряталась, чтобы наблюдать за танцующими.
Я не видела кресла Леона де Валми, но прекрасная Элоиза танцевала с пожилым бородатым мужчиной. Флоримон беседовал у окна со страшной голубоволосой старухой, выражая лицом и телом, что она самая интересная и интеллигентная женщина в этом обществе. А может, она такой и была, но уверена, он выглядел бы точно также, будь она наимрачнейшей в мире ведьмой. Рауль танцевал с нежной блондинкой в черном, она к нему прижималась, строила глазки через длинные ресницы, а он улыбался. Прекрасная пара. А если бы он танцевал со мной, какие начались бы разговоры…
Музыка затихла, люди разбрелись в стороны. Меня спрятала толпа. Рядом журчала вода, в аквариуме плавали золотые и серебряные рыбы. Снова музыка. На этот раз он с пожилой дамой в голубом платье и роскошных бриллиантах. Потом с черной хищной женщиной с умным голодным лицом и жадными руками. Опять красивая блондинка. Затянутая в корсет дамочка в черном с изумрудами. Седая женщина с добрым лицом. Опять блондинка. Рыбы ритмично махали плавниками. Лепесток азалии упал на воду, Я вспомнила про Филиппа, встала, подобрала юбку.
Рядом раздалось:
— Мадмуазель.
Я вздрогнула и уронила сумку почти в аквариум, Флоримон подал ее мне.
— Извините, что напугал. Не убегайте, мадмуазель. Я не танцую, уболтался до столбняка. Раз я сумел вас поймать, может, возобновим флирт? Этим я могу заниматься в любое время без усилий.
— И одновременно тихонечко курить? Договорились, я буду вашим местом для курения.