– Знаю не больше твоего. Многое в работе Управления нужно принимать за должное. Пальцы сходу не отрезает, и на том спасибо.
– В нашей реальности им сложно что-либо отрезать. Его только близость духа в катану преображает. А так это просто иайто. – Я искоса следила за переливами жидкости цвета венозной крови, лизавшей стенки бокала при движении. – Давно хотела спросить, почему Артемий, а не Артем.
– А почему Василиса, а не Катя?
– Родители любят славянщину.
– Вот и мои. Фамилия обязывает. Хотя это не помешало им отбыть на пэ-эм-жэ в Лондон.
– Почему ты тогда здесь?
– С ними уехала сестра. Сын, стоящий на учете в психушке, им там ни к чему, – веселый голос до дрожи не соответствовал взгляду. – Впрочем, я безобидный псих с явной положительной динамикой. Лечение помогло, галлюцинации прекратились. Иногда меня даже навещают.
– И давно ты… на учете?
– Не очень. Видишь ли, я еще в детстве поверил, что я – нормальный. Просто вижу то, чего не видят другие. Многие рассказывают родителям… боятся того, что им открывается. Я сразу знал, что ничем хорошим это не кончится, и прокололся только в двадцать один год, когда на меня напали.
– Кто напал?
– Мавки. Я от них отбился, как мог, но, к несчастью, при свидетелях. Те скрутили психа, который дрался с пустотой, и вызвали санитаров со смирительной рубашкой. Так я и попался. – Артемий потянулся за телефоном. – Ты вроде высохла немного. Давай я такси вызову.
Это все вино виновато, решила я поутру. Но тогда лишь спросила еще одно, что давно не решалась спросить:
– А если я не хочу уезжать?
Артемий странно посмотрел на меня – как на дуру, видимо. Безмолвно поднявшись на ноги, убрел куда-то по направлению в коридор. Я не осмелилась обернуться и посмотреть ему вслед.
И впрямь дура…
Теплые руки коснулись волос, от неожиданности почти заставив вздрогнуть, пропуская пряди между осторожными пальцами. Теплое дыхание обожгло висок, теплые губы коснулись щеки. Это похоже на программу любого кю, подумала я, пока еще могла думать. Прикосновение как укол, поцелуй как рез: в висок, в ухо, в шею, в оголенную ямку ключицы. Кисти рук – тоже уязвимое место. Кончикам пальцев – особое внимание. Не спускаясь даже до среднего уровня, одними верхними стойками опутать противника красными нитями сладкой беспомощности, заставить выгнуться струной…
Прошла вечность, прежде чем его пальцы расстегнули верхнюю пуговицу моей рубашки.
– Не пожалеешь, Василек? – шелком коснулся уха его шепот.
– Утром узнаем, – ответила я грудным, чуть хриплым, совершенно не моим смехом.
Не пожалела.
К лифту идем осторожно, с оглядкой: хотя Леонид чувствует след, устроить здесь засаду легче легкого.
Все тихо. Молчат почтовые ящики, смотрит телевизор консьержка. В подъезде пахнет стряпней из какой-то квартиры. Картинка может показаться мирной, не знай мы – эта безмятежность не сулит ничего хорошего.
Пока едем на одиннадцатый этаж, Пашка взводит курок револьвера, а я вытягиваю клинок из чехла: наверху встреча станет неизбежной, и к ней надо подойти во всеоружии. Особенно когда противник как никто знает твои привычки.
Квартира встречает приоткрытой дверью, безмолвием и ванильным запахом любимого диффузора. Леонид жестом отправляет меня к нему за спину: обычный строй, Боец спереди, Боец сзади, прикрывающий безоружного Проводника. Я подчиняюсь, позволив Пашке первым вступить в темный коридор. Сердце, чувства, мысли – все будто под анестезией, возможно, заранее готовится к тому, что предстоит пережить.
Он же не тронет маму с Санечкой? Но он тронул Леонида, своего наставника, и уборщика, которого он… Нет, кошмар, все это – просто кошмар…
Метры до двери спальни тянутся бесконечно.
Мы влетаем туда с оружием наготове – в полутьму, во все ужасное, что мы готовимся там найти.
– Убери это, – спокойно говорит сидящий в кресле Тёма, пока наш сын радостно лепечет и тянет ручки ко мне и лезвию, блестящему в свете торшера. Окна льют на пол медовый вечерний свет. – Ты же не хочешь напугать Санечку?
– Где мама? – рука с клинком не дрожит, удивляя в первую очередь меня саму.
– Людмила Сергеевна спит. Вколол ей немного своего снотворного. Свидетели никому из нас не нужны.
Узел напряжения в груди ослабевает, но лишь немного.
– Я надеялась, ты не будешь вмешивать в это нашего ребенка, – говорю я. Мой сын тянет пальцы к лезвию моего клинка, пока мой муж прикрывает его тельцем собственную грудь и голову. Абсурд.
– Прости. Это последнее, чего я хотел. Но выхода мне не оставили.