– Зачем? Почему ты убил этого несчастного уборщика?
Я почти молю – о том, чтобы он ответил «я никого не убивал». Но Тёма лишь смотрит на меня, и впервые за весь этот день мне хочется плакать.
Я не могу смотреть в его глаза, в которых – любовь, в которых – счастье, в которых – мое солнце, и оно ярче и теплее июньского за окном. Я опускаю глаза на иайто и вдруг понимаю: что-то не так.
Затем понимаю что.
Киссаки. Киссаки моего меча – острое, как всегда в присутствии врага.
– Тём, у тебя уже месяц «просто кошмары». Каждую ночь, – шептала я в этой самой спальне три дня назад, убирая мокрые светлые пряди с потного лба. – Что происходит?
Он сидел на кровати, сжав голову руками, стеклянными глазами уставившись в окно, за которым билось электрическое сердце ночной Москвы.
– Каждую ночь я убегаю во тьме от кого-то. Я не вижу его, но знаю: если он схватит меня – конец. А потом, когда он вот-вот должен догнать, я просыпаюсь, и просыпаться еще страшнее, чем засыпать. – Он говорит ровно, но я вижу мурашки, ползущие по его рукам гусиной кожей. – Знаешь, Василек… Кажется, что темнота живая. Что сейчас она протянет щупальца и схватит меня. Как во сне.
Я прижималась к мужу, гладя его по спине, чувствуя влажный холод, насквозь пропитавший его футболку. Весь последний месяц я просыпалась от его криков, и ощущение, что на этот раз я не могу ни помочь, ни защитить его, изводило меня едва ли не хуже, чем кошмары – его.
– И снотворное, которое тебе прописали, не помогает?
– Я перестал его колоть. Оно просто продлевает кошмар.
– Это все ненормально. Ты не думал сходить к… другому врачу?
– Я не псих, – плевком раздалось над моим плечом, – если ты об этом.
– Тём, я не говорила…
Но он уже выпутался из моих рук и лег, отвернувшись к стене. Я заискивающе коснулась его плеча; он перехватил мою кисть, поцеловал запястье и, не оборачиваясь, сбросил ее.
Уже молча проверив радионяню, не подающую признаков активности, я потянулась к ночнику.
– Не выключай свет, Василек.
Слова отозвались гусиной кожей уже на моих руках.
Естественно, я подчинилась.
Утром ничто не напоминало о том, как мы теперь проводим ночи. Я накормила завтраком мужа и сына. Оставила первого присматривать за вторым – у Тёмы сегодня не было ни заданий, ни тренировок. Поехала на тренировку, как всегда в последние годы.
А после первым делом заглянула в знакомый кабинет:
– Леонид Михалыч, можно вас на минутку?
Мой куратор и учитель моего мужа как всегда копался в каких-то бумагах на столе в своем скучном, самом обычном кабинете. Без удивления подняв взгляд, он кивнул и, жестом велев следовать за ним, повел меня на лестничную клетку.
– Как маленький Саня? – спросил он, когда мы спустились в зеленый дворик и присели на лавочку у курилки. – Выздоровел?
– Вроде, – кратко ответила я. На работе я предпочитала как можно меньше говорить что о сыне, что о его болячках, обычных для малыша. – Как дела в Управлении?
– Делаются, – так же кратко ответил Леонид с сигаретой во рту, щелкая своей «зиппо». Сделав первую затяжку, все же расщедрился: – Вчера упокоили домового с Патриарших.
– Это хорошо, – выдохнула я искренне. Первое убийство гражданского тот совершил еще в декабре, но о том, что смерть сверхъестественная, Управление догадалось лишь три месяца назад.
До начала работы здесь я тоже думала, что домовые, даже если они существуют, – милые существа. Оказалось, дома свои они защищают крайне агрессивно.
– Так что случилось, Василиса?
Я огляделась, убедившись, что кроме нас ни в курилке, ни во дворе никого нет. Но, заговорив, все равно понизила голос почти до шепота:
– Леонид Михалыч, я должна поговорить об Артемии.
Бывший Проводник выслушал меня, не перебивая. Лишь втягивал и выдыхал дым с таким видом, словно это последняя сигарета осужденного на казнь.
– Не надо его ни к каким врачам, – наконец сказал он. – Сами будем наблюдать.
– Это может быть связано с работой? Вдруг к нему какая нечисть привязалась, мара или кто-то вроде того?
– Будем наблюдать, – повторил куратор. – Никому, кроме меня, ни слова.
– Леонид Михалыч, я хотела бы, чтобы он отдохнул.
– Конечно. В ближайший месяц я вас не вызываю. Только на тренировки, – с готовностью отозвался тот. – Один новенький Проводник как раз готов на замену.
– Это которого взяли вместо Игоря?
– Он самый.
Я смутно вспомнила пару раз встреченного мальчика, кажется, студента, совсем как я когда-то. Затем хмурого Проводника, с которым не раз сталкивалась при совместных операциях двух отрядов, – того, что спился и покончил с собой год назад неподалеку от коллектора, где мы потеряли Саньку-старшего. Так мы его теперь звали, чтобы не путать с сыном: наречь ребенка в честь убитого соратника было моей идеей, но Тёма не противился.