…Это была не шутка. Смартфона не предвиделось. Поняв это, я нацепила наушники, сжала в кулаке игрушечную лошадь и расхохоталась. Я смеялась до слез, и мама смеялась вместе со мной, думая, что действительно порадовала меня этим дерьмом с помойки. Папа не смеялся – он смотрел на битую новогоднюю гирлянду, которая то меркла, то разгоралась снова, выдавая немыслимое:
ГН… В!
СОН!
ВЫНОС!
Когда я швырнула подарки под ноги, папа поднял их молча.
Думаю, тогда он и понял.
– Вам исповедоваться забыла, – цежу я и отворачиваюсь, но спрятаться от вездесущего взгляда Копача не удается.
– Он много о тебе рассказывал. Какая ты чуткая и добрая девочка, как тянешься к растениям, животным. Что подружек у тебя полно. Хороший человек был, но, прости, дурак. Вот кто его заставлял эти статьи писать? Да еще такую находку палить? Сидел бы себе, разводил кактусы, миром правил… Нет – открытие. Людям! – тянет он, издеваясь. – А люди его за это в дурку упекли и правильно, между прочим, сделали. Дурака – в дурку, ха! Молчишь? Молчи, вон, ручкой помаши папе.
Слева за окном автомобиля тянется знакомая стена Котляковского кладбища. Мы сворачиваем на Кавказский бульвар, где прямо из промзоны вырастают будущие новостройки, и спустя несколько минут упираемся в шлагбаум. Вокруг заборы, склады и ни одного человека. Копач запирает машину и закуривает. Дальше мы идем пешком. Спустя несколько ангаров приближаемся к воротам – вывеска, о которой говорил Тимофей, смонтирована прямо здесь, на красной кирпичной стене. Яркие буквы освещают пустое пространство перед цехом и несколько мусорных контейнеров у ворот: «Мюзикл-буфф «Огнедышащий простужается ночью» (в 12 345 сценах и 67 890 эпизодах)». Любая фраза составляется запросто. Я попробовала.
Копач торжественно водружает наушники себе на голову и поправляет микрофон.
– Я здесь. Слышишь меня? Скажи, как меня зовут.
Буквы едва заметно жужжат, но свет остается ровным.
– Глупый вопрос, понимаю… Мне и так это прекрасно известно. Сколько человек прямо сейчас находится в метро?
Нет ответа.
– Куда Новиков дел мои деньги?
Молчание.
– Ты меня слышишь?.. Слышишь? Попробуй сама, – суетится Копач. – Может, перепутала?
– Наш дом набит гарнитурами, – огрызаюсь я и, преодолевая отвращение, надеваю транслятор. – Я не знаю, о чем спрашивать. Где сейчас Федор? Его можно вернуть?
Тиши-на.
– Убью.
Обещание звучит настолько просто и буднично, что я со всей отчетливостью понимаю – убьет, что ему еще остается со мной делать, и тут же, у себя на производстве, прикопает. Некоторое время я рассматриваю плюгавый силуэт на фоне светящейся стены, прикидывая, как за себя побороться, и вдруг неоновая панграмма гаснет. Теперь уже мы оба всматриваемся во тьму в ожидании откровения.
Т… РЕ… ТЬЯК…
«Третьяковская»?
– Поздно уже, – потирает лоб Копач, растерянно озираясь по сторонам. – Если у вас есть конкретные предложения, обсудим в рабочее время.
– Конечно, – мгновенно соглашаюсь я, – без проблем.
И пячусь, не поворачиваясь к нему спиной, до тех пор, пока не оказываюсь за воротами. Открываю в навигаторе карту и мчусь мимо черных вышек недостроенных домов к автобусной остановке, с силой жму на зеленую кнопку уже почти отходящего автобуса, чтобы открыть двери, вдох-выдох, и вот уже в лицо бьет ветер с запахом креозота – я сажусь в полупустой вагон до центра.
Выхожу на «Третьяковской» и только тогда понимаю, что папины наушники все еще со мной. Драный поролон почти не приглушает городского шума, провод я сворачиваю и прячу в карман, чтобы не выглядеть сумасшедшей. Шепчу в микрофон:
– Я здесь. Привет!
Вывески приходят в движение – и я ускоряю шаг, чтобы городу хватило букв.
JuленКА
– Папа. Папа?
ПROсТИ, Я не УспеL
– Это ты? Где ты?
Я.ВЕ 3де
– Папа! Тебе сейчас больно? Страшно?..
Мимо проходят люди. Начинается дождь.
– Пап, прости. Я не понимаю, что делать.
BERRIEги coБАку
Я не замечаю ничего, кроме вывесок, которые звучат папиным голосом, я бегу за ним, раздающимся то выше, то ниже, слева и справа, ничего нельзя упустить; внезапный толчок в плечо заставляет меня отпрыгнуть – женщина с коляской попыталась разминуться на перекопанном из-за вечной замены бордюров тротуаре, но ей это не удалось.
Разболтанные, не по размеру, наушники слетают с моей головы и вдребезги разбиваются об асфальт.
– Все-таки уезжаешь, да?
Забавно, что Тимофей спрашивает об этом на парковке возле аэропорта. Елизавета протягивает мне удостоверение в зеленой обложке – внутри мое имя с фотографией и печать, удостоверяющая, что я принята в Царицынский клуб любителей кактусов. На собрания я пообещала подключаться онлайн.