– Какой красивый вид, – оценила я.
– Ох, да. К счастью, заповедник. Не застроят.
– Кто знает. В Москве все застраивают.
– Ну, это вряд ли. Хотя вы правы. Весь город застраивают, да и метро теперь везде. В Бирюлево тоже роют. Всю Москву перерыли. Она уже внутри совсем пустая.
– Пустая, – повторила я усталым эхом.
– Того и гляди провалится.
– Ну, город растет, – приблизившись к стеклу, ответила я. – Ему нужно больше территории.
– Да, но нельзя же… пустой быть. Полой. Надо чем-то заполнить.
Я оглянулась. Улыбка ее показалась мне до отвращения мерзкой.
Бабушка всегда вызывала у меня ужас. Но в ней была… сила. Власть, которая пугала так же, как и отвращала. А что Сонечке от этого?
– Сколько тебе платят?
– Достаточно, – ответила Сонечка.
От одной мысли, что теперь ей буду платить я, становилось странно. У меня на счету – минус ноль рублей. Я выросла в однокомнатной квартире на первом этаже хрущевки. А теперь весь этот музей, где каждая ложка – в перечне антиквариата – мой.
Мой.
Почти.
Сонечка нервно терла грудь.
– А где все же остальные ключи? – снова спросила я. – Во входной двери три замка.
– Ох, это…
Сонечка забегала глазами.
– Все пропали, – повторила она с готовностью. – Столько людей в квартире побывало с тех пор. Я вас звала. Вы не шли.
Не могла, пока рядом оставалась мама. Не так. Находила в себе силы не идти. Одиночество не могло заглушить зов.
Я перевела взгляд на большую пустую кровать.
– Она умерла здесь?
– Да. Три недели мучилась. Никак не могла уйти. Ее не отпускало.
Бабушка ждала меня.
Наевшееся до отвала тело стало ленивым. И я задернула плотно шторы.
Сытость прогнала сосущее ощущение пустоты. Еда заглушила голод, пусть я и знала, этого было недостаточно. Выключила телефон – чтобы не проверять постоянно уведомления, ожидая пополнение счета. Я не ответила на сообщения мамы: она, кажется, что-то заподозрила.
Свет в комнате стал приглушенным. Кровать оказалась слишком удобной. Даже для той, на которой три недели умирала одинокая старуха.
Я упала головой на подушку, уставившись в потолок.
Тихо прикрыли дверь, и стало совсем темно.
Квартира находилась на последнем этаже. Живи бабушка в деревне, односельчане прорубили бы потолок. Может, тогда не пришлось бы мучиться в агонии три недели.
Тело отупело. Оно стало непослушным, довольным, маслянистым. Оно растеклось по матрасу неповоротливой тушей. Бледной, дряблой, слабой. В костях началась ломота, точно они рвались из плоти в разные стороны. То ли к потолку, то ли под пол.
То ли в небо, то ли в землю.
А я лежала.
Немощная. Расплывшаяся. Обрюзгшая.
Слабая. Пустая. Голодная.
Земля подо мной дрожала, клокотала. Пустая.
А меня все звали.
Звали.
И Белая хихикала в углу у изголовья. Она больше ничего не услышит теперь, когда слышать буду я.
И заткнуть их можно, только если заполнить эту пустоту.
Я села на постели так же резко, как легла. Белая тоже была здесь, она выглядывала из-под кровати.
Пальцы оставались липкими от жира, хотя хорошо помню, как вытерла руки. Тело обмякло. В животе была тяжесть. А в горле – ком.
Я не понимала еще, куда бегу.
Стараясь не смотреть по сторонам, слезла с кровати, метнулась в коридор, на ходу, не задерживаясь, схватила ветровку, обулась, распахнула дверь.
– Ой!
Раздался стук, что-то щелкнуло, рассыпалось.
– Извините…
Я бросилась на помощь, протягивая руку упавшей женщине. Это была соседка, что повстречалась ранее. Она, сидя на полу, терла лоб, отчего взъерошенные волосы становились еще растрепаннее.
Она схватила меня за руку. Хватка у нее оказалась бульдожья, а ладонь липкая, потная. Женщина кряхтела и тянула меня вниз, пока поднималась. От нее смердело потом, отчего мне снова стало дурно.
– Извините, – повторила я по привычке, но на лицо уже не смотрела, только на соль, рассыпавшуюся по полу.
– Я… это. – Она оглядела меня с головы до ног, шмыгнула носом и наклонилась, поднимая синюю банку с красной крышкой. – Соль хотела вернуть. Одалживала.
Банка оказалась наполовину пуста. Соль рассыпана по всей лестничной площадке.
Соседка разглядывала меня пристально, не отрывая глаз.
– Ты, значит, теперь тут будешь?
– Да, – ответила я раньше, чем подумала.
Но это ведь было уже давно решено. Когда я осталась пообедать. Или еще раньше – когда сошла на зеленую ветку.
Нет. Когда я заблокировала мамин номер и перестала отвечать на ее сообщения.