«Эта девчонка, видно, точно знает, чего хочет… Вообще молодые шестидесятых годов сложнее, чем были мы в их возрасте. Мы порой не прочь побурчать, мол, «не та молодежь ныне пошла, несерьезна, бескрыла»… А если быть справедливыми? Ведь в массе своей они богаче и интереснее нас, прежних… Глубже, разностороннее их образованность, неизмеримо выше вкус, духовные запросы.
Разве это плохо, что они любят одеться покрасивей, что им не нравятся шаблоны в речах и наши, порой нудноватые, поучения? Конечно, огорчаешься, когда наталкиваешься на недостаточную почтительность к старшим или чрезмерную самонадеянность.
И все же… И все же… недалёки те отцы, что хотят видеть своих детей во всем такими же, какими они сами были. Разве к тому лучшему, что было в нас, не должно прибавиться еще и новое? Нет, милые, интересный вы народ, и мы вам поможем…
Действительно, как она верно сказала: «Большой химии нужны большие люди». Но и эти люди от соприкосновения с химией станут еще смелее… умнее… Потому что она, как производство наивысшего типа, формирует новый круг интересов, требует непрерывного обучения и переучивания, обостренной пытливости, масштабности взглядов, незаурядных волевых качеств… Да, да, проблема Большой химии — это проблема большого Человека!..»
Он возвратился к столу: надо было написать очень трудное письмо.
Его московский друг и крупный ученый, Леонид Хрисанфович Безбыш, часто поддерживавший их комбинат и приезжавший в Пятиморск, предложил свой метод окисления мягких парафинов. Научно-исследовательский институт, возглавляемый им, выхлопотал около миллиона рублей, чтобы построить в Пятиморске цех, подтверждающий правильность расчетов.
И вдруг Стась Панарин, Валентина Ивановна, Громаков, Мигун в один голос заявили: метод, предложенный ученым, экономически невыгоден — технология сложна, громоздка, не отработана, продукция получится дорогой, низкого качества, строить цех преждевременно. И все это — с неотразимыми аргументами в докладных записках.
Григорий Захарович и сам видел, что новый метод недоработан в экспериментальной стадии, и его порадовало в рассуждениях молодых помощников, что на первый план они выдвинули соображения государственной целесообразности. Ни личная обаятельность Безбыша, ни то, что он, по существу, опекун комбината, не увели их в сторону от главного. Теперь надо было написать Леониду Хрисанфовичу деликатное, но честное письмо. Потому что… потому что истина превыше всего.
Но письмо, пожалуй, лучше написать дома, когда все улягутся.
АЛЬЗИН ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ
Леокадия вышла на улицу. В кафе сидели молоденькие девчонки. Верзила небрежно настраивал на ходу транзистор. Грузовик протащил смоляной баркас, лежащий на прицепе.
У входа в гастроном, под полосатым шатром окна, орал в коляске младенец, обидчиво поглядывая на подвешенный над ним пучок редиски. Кто-то наклеил на столбе объявление: «Требуется няня для трехлетнего ребенка», а озорная рука впереди «трехлетнего» приписала «двадцати».
Всем известный в городе моряк Онуфрий Павлович, полвека бороздивший моря, видно, ушел на вечный прикол. Он сидел сейчас в парке на скамейке, жмурясь от предзакатного солнца; гроздья акации, источая сладковатый запах, нависли над его форменной фуражкой, казалось, угнездились на ней.
Леокадия подошла к щиту с наклеенными афишами. Аршинные буквы спрашивали: «Кто вы, доктор Зорге?» Народный театр ставил пьесу «Все остается людям». В глаза бросилось: «Клуб химиков… Лекция депутата горсовета врача Куприянова «Завтрашний день пятиморского здравоохранения».
Ей захотелось немедленно увидеть и услышать его. Лекция начиналась минут через двадцать. А что, если пойти?
Она вошла в клуб, когда зал уже был почти заполнен, забилась в угол самого последнего ряда.
Издали Алексей Михайлович показался ей совсем чужим, вдвойне недоступным. Леокадии понравилась та свобода, с которой Куприянов излагал свои мысли, его густой молодой голос, естественная простота, с какой он держался.
Но кто-то, совсем недалеко, мешал слушать, громко говорил, бесцеремонно смеялся. Леокадия недовольно повернула голову. Впереди и немного левее хорошенькая блондинка увлеченно рассказывала о чем-то соседке — нашла время и место!
— Прекратите! — сдавленным шепотом, но так, что блондинка обернулась, потребовала Леокадия.
Пожилая женщина в очках, сидящая рядом с Юрасовой, тихо, с насмешкой в голосе сказала:
— Это его жена.
К стр. 290.
Минут десять спустя Леокадия, пригибаясь, пробралась к выходу.