Старуха с кошелкой в руках, брезгливо посторонившись, сказала сердито внуку:
— Говорит «гуд бай», а выходит — бугай.
— Свинство! — возмутилась и Лешка. — Распоясались!..
К ней подошел паренек в клетчатой ковбойке навыпуск, располагающе улыбнувшись, сказал по-английски:
— Май ригад энд бест уишиз![2]
Лешка еще в школьные годы пыталась читать в подлиннике «Приключения Тома Сойера». Сейчас, тщательно подбирая слова, ответила:
— Приветствую и я вас.
Юноша был приятно поражен: оказывается, эта изящная мисс знает английский.
— Я студент Чикагского университета, Чарли, — представился он, немного склонив голову с аккуратным пробором, — а вы, если это не секрет?
Он пытливо посмотрел на нее веселыми глазами.
Девушка вздернула светловолосую голову, улыбка скользнула по ее губам.
— Рабочий класс! — не без гордости сообщила она. — Строитель. — И после секундной заминки: — Лешка.
Студент поразился еще более:
— О-о-о! Вери-вери гуд! Бетон!
— Ага! — подтвердила Лешка. Сама же краешком глаза отметила, что Анатолий все же пришел и Верка стоит с ним возле почтового отделения, млеет, вот-вот растает.
— Скажите, — обратилась Лешка к Чарли, — по-честному, что вам у нас не понравилось?
Студент замялся.
— Нет, правда?.. Мы не обидимся, если правда…
— Некоторые у вас одеваются безвкусно… — с запинкой произнес Чарли. — Нет, не вы, — вконец смутился он, — а вообще… иногда…
Лешка вспыхнула.
— Да разве ж это вкус? — Она сердито посмотрела вслед одной из путешественниц в платье, почти совсем открывающем ее цыплячью грудь. Крашеные волосы прямыми струями спадали на плечи. Как у Зинки Чичкиной, только рыжие.
— Пожалуй! — усмехнулся Чарли, сам не любивший таких «кукомен», как называл он их. Ему определенно нравилась «мисс Льешка».
А она окинула каким-то особенным, глубоким взглядом пристань, синее море, совсем недавно сделанное человеческими руками.
Легонько били о причал волны, из шлюза вышел электроход «Максим Горький». Стайка барж, груженных углем, потянулась в открытое море. На пирсе расчерчивали сиреневое небо портальные краны; грейфер «Кировца», прожорливо разинув пасть, захватывал добычу, нес ее к трюму. Тащили из воды связки бревен козловые краны, покорно тяжелела хлебом огромная баржа у элеватора.
И все это, вся жизнь вокруг, знакомая и дорогая сердцу Лешки, наполняли сейчас ее душу гордостью и счастьем. Как хорошо, что она не эта спесивая миллионерша, не эта дохлая герл[3], выставляющая напоказ свои костлявые коленки, а просто Лешка — рабочий человек, знающий, для чего он живет и чего хочет от жизни.
Чарли, видно, хороший парень, и там у них, наверно, немало таких, как он. Жил бы у нас, был бы добрым товарищем.
Предупреждающе загудел «Узбекистан». И тотчас заторопились пассажиры, а Чарли с непонятной, вдруг нахлынувшей на него грустью сказал:
— Прощайте, мисс Льешка…
Поддаваясь порыву доброго чувства, Лешка неожиданно для себя протянула ему маленькую шершавую руку.
— Приезжайте к нам в гости еще, — пригласила она по-русски, забыв, что он не понимает.
Но Чарли закивал головой, приложил руку к сердцу и потом все время, что теплоход отчаливал, медленно, задумчиво уходил в открытое море, Чарли раскачивал над головой сжатые ладони, не отрываясь глядел, пока совсем не исчезла маленькая «мисс Льешка».
ВСЕ О НЕМ И О НЕМ…
Ну, это уже настоящее безобразие! Стоило ей немного поговорить с Чарли, как Верка со своим «художником» куда-то скрылась.
Лешка, заглянув в зал ожидания, пробежала по небольшому скверу возле набережной — нет нигде! Улетучились!
Но ее опасения оказались напрасными: Вера была не с Анатолием. Сославшись на нездоровье, она распрощалась с ним еще в порту и уехала одна. Боялась показаться навязчивой, нескромной, недостаточно гордой…
Выйдя из автобуса недалеко от плотины, Вера пошла к шлюзам. Осенний ветерок приятно обвевал лицо. Пунктиром зажглись огни мола и кранов. Величаво проплыл теплоход, отсвечивая в тихой воде веселыми, разноцветными бликами, похожими на ломкие весла. На теплоходе снова заиграла музыка, но теперь, скользя по воде, она приобрела какую-то особую мягкость.
Издали доносились глухие удары, словно в металлическую бочку бросали обернутые чем-то мягким камни. Одна-единственная звезда гляделась в море. Залив со светящейся лунной полоской походил на черную патефонную пластинку.