Кабинет Альзина Гаранжин пересек быстрой походкой человека, спешащего на службу, а опустившись в кресло у стола Григория Захаровича, с готовностью посмотрел на него.
— Предупреждаю вас, Платон Яковлевич, — с металлической хрипотцой в голосе сказал Альзин, и правая бровь его сердито поползла вверх, — если вы не будете через каждые три часа докладывать мне, как идут дела на ТЭЦ, я отстраню вас от ее пуска.
Будущая начальница центральной заводской лаборатории Валентина Ивановна Чаругина, сидящая сейчас в кресле напротив Гаранжина, посмотрела на него сочувственно.
Затрещал телефон, Альзин взял трубку.
— Да? Прочитал ваш смутно-финансовый расчет. Что за политика «ни мира, ни войны»? Должен быть не беллетристический разговор, а разговор цифр и плана. Да! На бумагу надо отвечать бумагой, а вы — эмоциями. Не все бумаги вредны, и полезна не только та, в которую мы заворачиваем селедку. Поняли? Ну вот, хорошо. Нет, нет, нужна не пожарная команда, а плановая. Завтра в девять тридцать жду ко мне.
Альзин нажал кнопку селектора.
— Я вас слушаю, Григорий Захарович, — произнес юношеский голос.
— Вы сделали выставку безобразий?
Селектор молчал.
— Чувствую по затянувшейся паузе, что нет… А я сегодня утром видел в главном корпусе заржавленные фланцы и грязный вентиль на полу. Где? Найдите сами. На то вы инженер по технике безопасности будущего комбината, чтобы все видеть и знать. А над выставкой сделайте надпись: «Кто виноват в безобразиях?» И призыв — не допускать их. Все!
Повернувшись к Валентине Ивановне, Григорий Захарович показал на целый набор антигриппозных средств на своем столе.
— Чем лучше лечиться на ходу?
Валентине Ивановне лет тридцать, лицо у нее узкое, тонкогубое, волосы невьющиеся, но есть в ней что-то вызывающее симпатию при первом же взгляде. Может быть, серьезность спокойных, приветливых глаз?
Она всматривается в «аптечку»: ментоловые пастилки, агрофен, пирамеин… Что ни посоветуй, этот человек все равно не будет щадить себя, потому что убежден, что болеть не имеет права, и просто не умеет болеть!
Позвонили из совнархоза.
— Привет, Иван Иванович! Привет! — обрадованно закричал Альзин. — Что у вас там — всеобщий диабет?
— Почему? — недоуменно проурчал голос в трубке.
В живых, умных глазах Альзина заплясали смешинки, губа едва заметно дрогнула.
— Как — почему? Вы строите сахарные заводы, а нас забыли, — воскликнул он. — То, что вы нам присылаете, нас не устраивает ни в какой мере. Не страшно? В наш век страшна только атомная бомба. Так что присылайте обещанное. Если лебеду пропускать даже через лучшую вальцовку, она не станет крупчаткой. Нет, нет, дорогой, хоть и трудно, но к двадцать девятому октября мы ТЭЦ пустим. Что ж, даром называемся молодежной стройкой? Приезжайте — увидите!
В приемной раздались какой-то шум, громкие голоса. Григорий Захарович позвонил секретарше.
— Что случилось? — спросил он, когда чем-то возбужденная секретарша появилась в дверях.
— Девчонка безобразничает! — тяжело переводя дыхание, произнесла секретарша. — Хочет на дверях кабинета Платона Яковлевича привесить оскорбительную бумажку.
Гаранжин на руках приподнялся в кресле:
— На мою дверь?..
Григорий Захарович, как гуттаперчевый мяч, пересек свой длинный кабинет и выглянул в приемную. Девушка в красном берете, стоя спиной к нему, старательно вдавливала кнопки в лист, вывешиваемый на дверях кабинета Гаранжина. Альзин подошел ближе. Наверху большими синими буквами было написано: «Комсомольский меч!» Восклицательный знак действительно походил на короткий меч. Немного ниже шел текст:
«Товарищ Гаранжин! В ТЭЦ задерживаются работы, потому что отсутствует техническая документация. Нужны чертежи перемычек и спецификация оконных и дверных блоков. Вы срываете план!
Комсомольский пост».
И совсем внизу мелкими буквами сделана приписка: «Этот лист могут снять только члены комсомольского штаба».
«Здорово придумали! — Григорий Захарович весело потер макушку. — Положеньице у Платона Яковлевича, прямо скажем, щекотливое: сними «Меч» — обвинят в зажиме критики, оставь — то и дело приходят посетители, подчиненные, будут натыкаться на этот острый меч. Хотя комсомольцы вывесили его немного не по назначению: если уж вешать, так на мою дверь».