Она остановилась передохнуть. Над городом стлался синий дым — жгли в степи осенние травы. Степь не хотела покидать город и посылала ему то собачий лай с ближних хуторов, то гусиный гогот, то вот этот дымчатый шарф. Казалось, ожили трубы ТЭЦ.
С Лешкой поравнялся Шеремет. Волосы его были мокры, пиджак небрежно наброшен на плечи. Он узнал ее, усмехнулся, хотел пройти мимо, но раздумал — шагнул к ведру:
— Давай, воспитательница, помогу.
Лешка уцепилась за дужку ведра.
— Без грубиянов обойдемся!
Они были одни, и поэтому Шеремет стерпел резкий тон.
— Давай, давай, — добродушно произнес он и, отняв дужку, пошел мягкой, крадущейся походкой, легко неся ведро.
— Как там дяревня-то поживает? — спросил он насмешливо, имея в виду, конечно, Потапа Лобунца.
Лешка сочла своим долгом заступиться за него.
— Кулаки точит! — с вызовом сообщила она.
— Не умаялся бы, — продолжая сохранять добродушие, заметил Шеремет.
Они приближались к окраинной улице, и он протянул Лешке ведро. Видно, боялся, что кто-нибудь из знакомых увидит его в этой несвойственной ему роли.
— Мне сюда, — кивнул он влево.
— И на том спасибо. — Лешка насмешливо посмотрела на него, поняв, что именно страшит парня.
— Тебя… вас как зовут? — приостановившись, стесненно спросил Шеремет.
Суховатые губы Лешки дрогнули, зеленые с золотинкой глаза — казалось, сквозь густую листву пробился тонкий луч солнца — прищурились.
— Нас зовут Леокадией Алексеевной, а вас?
Он тоже улыбнулся, неумело, с трудом, как улыбаются люди необщительные, старательно скрывающие внутреннюю боль.
— Нет, правда? Меня Виктор…
— Ну, если правда, — Лешка.
Шеремет движением плеч поправил пиджак и быстро ушел. Отвык он от таких нежностей, отвык. А ведь когда-то знал их. Была хорошая семья. Так по крайней мере думал он тогда. Мать работала конструктором, отец заведовал гаражом! Виктор боготворил мать, считал ее самой красивой на свете. И правда, она была статной, с соболиными бровями, толстыми черными косами, собранными в тяжелую корону. Да, он боготворил ее. Во всем помогал — ходил на базар, мыл полы. Все соседи говорили матери: «У вас золотой сын».
Беда подкралась неожиданно, и все рухнуло, придавив его обломками. Он учился тогда в десятом классе…
Отец уехал в командировку за машинами. Мать стала почти каждый вечер приходить домой поздно. Виктор сначала не придал этому особого значения, верил объяснениям, что было производственное совещание, затянулось собрание. А в воскресенье… Это был страшный вечер… Виктор возвращался из кино аллеей парка и вдруг впереди себя увидел мать и какого-то чужого. Высокого. В пыжиковой шапке. Он шел, обняв ее. Потом поцеловал… И она к нему прильнула… Его мать!.. В темной аллее обманывала отца, его, Виктора, весь свет! Виктор не возвратился домой, пошел ночевать к товарищу, а когда приехал отец, сказал ему во время обеда, при матери:
— Она тебя обманывает!
Мать крикнула лживым голосом:
— Неправда!
А отец побледнел, встал, хотел что-то сказать и не смог: лишился от волнения голоса. Потом все узнал. Еще кто-то рассказал. Собрал чемоданчик — и на вокзал. Оставил записку. Мать прибежала за пять минут до отхода поезда. Виктор крался за ней в отдалении. Отец стоял на перроне, бледный, небритый, щеки втянуты, курил папиросу за папиросой. Мать, не стесняясь народа, кинулась к отцу, охватила его руками:
— Прости… Ваня, не могу без тебя… Прости…
«Не могу!» — Шеремет, вспомнив эту сцену, жестоко усмехнулся. Сердце его тогда не выдержало, он подбежал к отцу. Отец, решившись на что-то, шепотом произнес:
— Будет, как скажет сын.
Паровоз дал свисток. Тонко зашипели тормоза. Мать метнулась к нему:
— Витенька!..
Глаза жалкие, умоляющие, волосы разметались, как у безумной. Что-то дрогнуло у него внутри.
— Не уезжай, папа…
Может быть, не надо было просить? Скорее всего не надо. Отец вскоре умер. А мать продолжала встречаться с тем… Дети не судьи родителям? Не судьи? А если подлость?..
Он скрипнул зубами, засвистел какую-то злую, отрывистую песенку.
Эти взрослые, по существу, обманщики, притворщики, считают, что мы ничего не видим, не понимаем. Тайно разрешают себе делать то, что громко, при молодых, называют бесчестным. Он дал себе слово делать им все наперекор. Грубить, хамить, никого не уважать.
Ушел из дому… Два года бродяжничал. Рыбачил в артели, был электромонтером, грузчиком. Хорошо, что в школе научили слесарить, сейчас пригодилось. У него предосудительные знакомства? Карманщик Хорек, распутная Зинка-Кармен, бандиты Валет, Ус… Ну и что же? Кому до этого дело? Сам себе выбирает дружков — «по Сеньке и шапка». Зато у них что на уме, то и на языке.