— Пошли, мудрец, в клуб, — обратился к нему Потап, — там сегодня выставка художников области.
Стась еще погрыз карандаш и досадливо смахнул фигуры с доски.
— Пошли! Только и ждал ваших ЦУ…
ЦУ — значит «ценнейшие указания».
На улице Лобунец поинтересовался:
— Почему вы, джентльмен Панарин, не почистили ваши роскошные краги?
— Да, понимаешь, — всерьез стал оправдываться Стась, — все равно грязюку месить, так я…
— Нет, нет, пан Стась, вы нуждаетесь в ОВ.
ОВ — Панарин уже знал — «основательная взбучка».
Они начали вспоминать вчерашнее происшествие. В вечернюю смену у Панарина погас прожектор на кране.
Пока Стась включал освещение, на кран, никем не замеченный, взобрался пьяный Лясько. Пробормотав: «Хозяин стройки пришел — вот поучитесь!» — он нажал кнопку поворота башни. Стрела башенного крана начала делать крутой разворот и встретилась со стрелой гусеничного крана. Стропы их запутались. Хорошо, что Панарин мгновенно выключил поворот, иначе быть бы жертвам.
— Ты знаешь, я так рассвирепел, — рассказывает Стась другу, — что не понимаю, как уцелел этот злосчастный Лясько. Я его буквально спустил с лестницы.
— Крановщик Панарин! — гаркнул Потап. — Вы заслуживаете ВП.
Стась поглядел выжидающе. Разъяснений не последовало.
— Высшей похвалы! — воскликнул он так, словно нашел разгадку кроссворда.
— Высоких почестей, — раздельно, с достоинством пояснил Лобунец.
Они подошли к клубу. В двух его комнатах были выставлены работы художников: рисунки карандашом, маслом, тушью, иллюстрации к книгам, акварели, большие полотна.
В прошлом году Панарину особенно понравилась здесь, на выставке, картина «Зима 1919 года». У полустанка прощались красноармеец и девушка-санитарка. Юность, вера во встречу, зарождающееся чувство…
Ведь вот запомнил навсегда. Значит, задело какие-то душевные струны. Настоящее всегда найдет тропку к сердцу…
Сейчас друзья с недоумением останавливаются против пейзажа: на фоне неестественного фиолетового неба гнутся под ветром зеленовато-оранжевые деревья. Надпись гласит: «Березовый шум».
— А почему не «Мазня»? — грубовато удивляется Потап.
— Может быть, мы просто не доросли до понимания… — неуверенно возражает Стась.
— Расти быстрей, детка! — насмешливо бросает Потап и решительно заключает: — Нет, такое искусство не для меня!
— Такое искусство действительно надо понимать, — раздается за его спиной снисходительный голос.
Потап оборачивается. А-а-а, Толька Иржанов, непризнанный гений с альбомчиком под мышкой.
Потап не успевает ответить, вмешивается Стась.
— Если оно присутствует, — с вызовом говорит он, словно что-то преодолев в себе окончательно.
— Ты ж погляди, Иржанов, — обращается к Анатолию Лобунец, — сколько картин. Так? А что о нас? Хризантемы? Или сонный пруд? Я понимаю, и это надо. Но ведь устроили выставку на стройке, так дайте в искусстве и рабочего человека!
Иржанов щурит продолговатые орехового цвета глаза:
— Красота разлита во всем. Дело в исполнении. В «Березовом шуме» есть экспрессия, запоминающаяся необычность. У нас как раз техники не хватает, а идейности хоть отбавляй.
— Тебе, что же, идейность не нравится? — настораживается Лобунец.
— Нет, почему же, но в меру, — холодно возражает Иржанов, поправляя красивый блекло-зеленый галстук.
Сам Альзин, когда был в последний раз у них в общежитии, попросил его, Анатолия, показать свои рисунки, а посмотрев, сказал: «По-моему, у вас есть божья искра… Только приготовьте себя к стоическому труду…»
Труд-то трудом, но главное — талант. Григорий Захарович видел картины Дрезденской галереи, Русского музея, так что не стал бы по-пустому разбрасываться похвальными оценками. Иржанов, вспомнив этот разговор, довольно улыбнулся. Художник по природе своей эгоцентричен. Он в одиночку создает шедевр. И если общество его не понимает или отвергает — тоже не беда!
Анатолию внушил эти взгляды Степан Афанасьевич, художник, который жил много лет рядом с ними. Правда, спился потом… Но в главном Степан Афанасьевич был прав: «Я сам — целый независимый мир».
Потап, Стась и Анатолий выходят с выставки. Впереди бодро бежит очень подросший за последнее время Флакс, осчастливливает своим вниманием каждый столб и куст. Вот он в нерешительности остановился возле синей фанерной будки, на задней стене которой мелом сделана насмешливая надпись: «Филиал ресторана».