Резко запахло парафином.
Валентина Ивановна поднялась на третий этаж и очутилась в знакомом мире колб, эксикаторов, сушильных шкафов.
В коридоре, правее стенгазеты, — обувь, сброшенная с ног: босоножки, чеботы, ботики, туфли… Грязные, чистые, модные, безвкусные, со сбитыми каблуками и аккуратные — тоже свидетельства характеров владелиц.
Человеку новому многое в лаборатории может показаться необычным: железные двери, отгораживающие комнату с огнеопасными жидкостями; покрытые черным лаком бутыли, синеватая щелочь в высоких банках с притертыми пробками.
Валентина Ивановна ко всему этому пригляделась, привыкла, как привыкает учитель к классной доске, хирург — к инструментам операционной, но глаз мгновенно отметил ералаш на лабораторном столе Аллы Звонаревой, небрежность в ее одежде.
— Аллочка, — тихо говорит она, — ведь это же платье могло обойтись и без английской булавки. Вы не сердитесь на меня, но химик — образец аккуратности. Правда?
Голос у Валентины Ивановны негромкий, совсем не начальственный. Звонарева краснеет, кажется, с бронзовых волос ее стекает краска на лоб, щеки, шею.
Нет, конечно, она не сердится. Действительно, из этих мелочей тоже складывается химик. А она хочет им быть. Старательность у нее есть, это не отрицает и Валентина Ивановна. Теоретическая подготовка тоже. А неряшливость — да. И руки какие-то деревянные. Валентина Ивановна права: химия — призвание, ее надо чувствовать. У химика должны быть особые руки — чуткие, как у музыканта.
В кабинет Чаругиной вошла пожилая женщина в темном платке, надвинутом на широкие брови. Плачущим голосом запричитала:
— К вам я… Не думала дожить до такого позора на скате лет: семья рушится…
Валентина Ивановна посмотрела с недоумением.
— Мой-то шалопай у вас работает обеспечером, — пояснила женщина, — не впервой забуряется, а сейчас жену с детьми гонит. Одно заладил: «Меня полюбит на десять лет моложе от тебя. И к тому же образованная». Анжелой звать ее…
Женщина ушла, а Валентина Ивановна в перерыв вызвала Анжелу. Та пришла розовая, свежая, с трудом притушила сияние дерзких синих глаз. Из-под халата, делающего ее похожей на медсестру, виднеется серое, в белых лепестках платье, как оперение цесарочки.
Говорили наедине долго. Анжела возмущенно подергивала пышным плечом:
— Он за мной бегает… Письма сует… А мне не нужен и на столько, — она протянула розовый мизинец, показала на его кончик.
— Мама ваша где живет? — неожиданно спрашивает Валентина Ивановна.
— В Воронеже, — удивленно отвечает девушка.
— А что, если завтра я дам вам отпуск, поедете к ней?
Анжела внимательно смотрит на Валентину Ивановну, понимающе усмехается:
— Только спасибо скажу!
С этим девичьим переполохом нужен глаз да глаз. Конечно, отправка Анжелы мало что изменит, но, может быть, охладит пыл «гусара».
Валентина Ивановна подошла к широкому окну.
Вдали море усеяно белыми хлопьями: то чайки качаются на воде. Дождь прошел. Синеют тучи. Дальняя песчаная коса, подсвеченная выглянувшим солнцем, кажется оранжевой.
— Валентина Ивановна, вы в главный корпус идете? — слышится голос Звонаревой.
— Сейчас, сейчас! — откликается Валентина Ивановна.
ШЕРЕМЕТ У ПРОКУРОРА
Лешку словно окружил тяжелый туман, через который не пробиться. Ей все время казалось — с Виктором уже что-то случилось. То она представляла себе его встречу с бандитами, их расправу над ним, то мысленно видела идущим под конвоем милиционера.
Может быть, все же Виктору лучше куда-нибудь уехать? Ну, а дальше что? Обманывать всех и себя?
Вера сразу заметила: с подругой творится что-то неладное. Догадывалась, что дело, наверно, в появлении этого Шеремета. Девичьи странности — не замечать чудесных парней вокруг и привязаться к такому. Ох, и глупые ж они, сколько раз ученные жизнью и ничему не научившиеся!
— Лё, ты что-то скрываешь? — допытывается Вера.
— Нет, — быстрее, чем надо, отзывается Лешка и отводит взгляд в сторону. — Ну, я пойду…
С кем же еще посоветоваться? Валентине Ивановне она немного рассказала в самых общих чертах, и та обещала помочь. Но Лешка не могла сидеть сложа руки. Надо было что-то предпринимать. Поговорить с мамой? Разохается, всполошится… Скорее с отцом. Девчонки обычно тянутся к матери, а у них в семье наоборот — Севка, как телок, вертится возле мамы, а она ближе к отцу. Конечно, и маму она любит, но с отцом можно лучше обо всем поговорить. Он, если сердится — недолго, и в конце концов понимает, когда надо согласиться.