— Здравствуй!
Он поднял голову, темные, диковатые глаза полыхнули неистовой радостью. Все лицо словно осветило мгновенной зарницей.
— Здравствуй! — И сразу же глаза потухли, будто пеплом подернулись. — Приехали? Надолго?
«Ну и глупо — на «вы».
— Можно тебя на минутку? — отозвала она его в сторону. — Приходи сегодня к нам вечером. Придешь?
— Не хочу я к вам, — желваки на тугих скулах Нагибова забегали напряженно, губы стали еще тоньше. — Давай у клуба строителей.
— Хорошо, — согласилась она, — часов в семь.
— В восемь, — не объясняя, почему именно в восемь, назначил Виктор.
— Я буду в восемь, — так же покорно согласилась Лешка.
Ушла с обидой в сердце, но старалась как-то оправдать его: «Наверно, у них после работы собрание. А к нам не захотел — папы стесняется. Виктора в жизни столько обижали, что у него самолюбие, как незаживающая рана».
Лешка нетерпеливо ждала прихода отца. Только появился в дверях, бросилась к нему:
— Пап, у тебя в отряде был разведчик Николай?
— Академик? — озадаченно спросил Алексей Павлович.
— Н-н-не знаю, — неуверенно протянула Лешка, — он рельсы салом мазал…
— Академик! — уверенно сказал отец. — Это мы его так прозвали за башковитость.
— Так это наш декан — профессор Тураев! — объявила Лешка.
— Верно, Тураев, — вспомнил фамилию разведчика Юрасов. — Неужели декан?
— Декан!
— Подожди, я тебе одну фотографию покажу, — сказал Алексей Павлович, полез в ящик стола, достал какую-то пухлую папку, извлек из нее выцветшую карточку. На опушке леса сидели несколько партизан: в телогрейках, ушанках. Вот, в центре, отец. Совсем молодой. А рядом смуглый паренек, похож на сына Тураева, он приходил как-то в университет в форме летчика.
— Николай Федорович, — подтверждает Лешка.
За обедом отец предался воспоминаниям:
— Великим мастером на выдумки был наш Николай. Кончился в отряде бикфордов шнур — он делает его из полосок одеяла. Соорудил особую мину, мы ею под водой мост подорвали. Потом шашки изготовил, и отряд под прикрытием дымовой завесы скрылся после операции.
— Чего ж ты нам об этом никогда не рассказывал? — с осуждением спросил Севка.
— Расскажу еще, дай срок, — обещает отец. — Да, так вот надумал Тураев свою мастерскую в отряде открыть. Из неразорвавшихся фрицевских авиабомб извлекал тротил, добавлял селитру, и получалась взрывчатка необыкновенной силы.
— Химик! — почтительно заметил Севка.
— Хватит тебе, комментатор, — толкнула Лешка локтем брата, и тот обидчиво умолк.
— Узнали мы как-то, — продолжал Алексей Павлович, — что по железнодорожному перегону, недалеко от нас, ночью пройдет фашистский эшелон с боеприпасами. А у нас, как на грех, взрывчатки — ни крохи. Ребята ходят мрачные, злые. А Николай зачем-то пополз к полотну железной дороги. Через два часа возвращается веселый. Мурлычет: «По долинам и по взгорьям…» Значит, что-то придумал.
Оказывается, высмотрел он крутой подъем и сказал ребятам, чтобы они в темноте смазали рельсы автолом. Да автола у нас нехватка. Тогда Николай говорит: «Собирайте все сало, что есть». И салом тем приказал домазать остаток чистых рельсов на подъеме. Партизаны смеются: «Фриц сало любит, теперь досыта нажрется».
Наступила ночь. Слышим — идет состав. Дотянул до верха горки и забуксовал. А потом вниз как заскользит, да все быстрее, быстрее. А мы внизу, за поворотом, завал из бревен соорудили. Полетели фрицы под откос… — Отец замолк.
— Хотел бы я на твоего декана посмотреть, — с завистью признался Севка, и этот комментарий Лешка восприняла благосклонно.
— Да и мне с ним встретиться очень хочется, — сказал Алексей Павлович. — Какой он сейчас? Важный? Строгий?
— Ничуть! Совсем простой, к людям с уважением относится. А если требует, то как же иначе?
— Ты ему, доченька, привет передай…
— Ну, пап, неудобно ж мне, — замялась Лешка. — Вроде бы после этого я могу рассчитывать на какое-то особое внимание…
— Глупо! — рассердился отец. — Не хочешь, сам как-нибудь приеду или напишу.
Он ушел после обеда в свою комнату и долго отстукивал там на машинке.
На свидание с Виктором Лешка пришла без десяти восемь, он — в начале девятого. Лешка не придала и этому особого значения: станут они еще минутами считаться, мало ли что могло задержать.
Однако мимоходом подумала: «Игорь Сергеевич извинился бы. — И рассердилась на себя: — Дался мне этот Игорь Сергеевич. При чем тут он?»