Я сажусь и стараюсь прийти в себя. К чертовой матери, что за безобразие! С подтекстом все понятно, тут не надо быть физиком-ядерщиком, но при чем тут костюм гориллы и Фрэдди Крюгер?
Я смотрю на часы. Три двадцать шесть. Я чувствую, как во мне начинает вскипать ярость. Я на каникулах или как? Я должна спать, как бревно, а у бревна не бывает стрессов. Я должна быть спокойной и расслабленной.
Что-то не нравится мне такое начало каникул.
Я встаю и иду на кухню, чтобы попить водички, а потом присаживаюсь за стол. Может, Эндрю и прав, думаю я. Может, я никогда не почувствую себя готовой. Буду постоянно находить оправдания и объяснения, почему еще не время, а потом вдруг окажется, что мне сорок четыре, у меня полный шкаф футболок с собачками и пересохшие яичники. Ладно. Он хочет, чтобы я подумала? Хорошо, я подумаю.
Мой занудный и трусливый психотип-А неудержимо рвется сделать список. Я хватаю блокнотик, оставленный на пороге моего дома каким-то бродячим риэлтером («Переезжаете? Позвоните Шерри Левин! Позвонили – считайте, что переехали!»), и сооружаю две колонки.
ДЕТИ: ПРОТИВ ДЕТИ: ЗА
Начинаем. «Против» идут первыми, потому что я негативно настроенная личность, и именно в таком порядке я обычно и думаю. Записываю первое, что проносится в голове:
Потолстею.
Я безобразно тщеславна. Но это тема для другого списка. Сейчас мне нужно «за». Ага. Знаю.
Я еще молодая. Сбросить вес будет нетрудно.
Это, кстати, медицинский факт. Я читала в нескольких модных журналах, что обмен веществ у женщин начинает замедляться только после тридцати. Это значит, что если я забеременею прямо сейчас, то когда ребенок родится, мне будет все еще тридцать. Да. Интересно. Я снова беру карандаш.
Не поспать, никакой спонтанности.
«За» получается легко.
Бессонница уже есть. Спонтанности никогда не было.
Похоже, я вхожу в ритм. Следующий пункт рождается почти сразу.
Одежда для беременных.
Размышляя о том, что могло бы стать «за» в пару к беременной одежде, я просматриваю свой список и понимаю, что все мои «за» вовсе никакие не «за». Фактически это контраргументы для моих «против». Лара, дорогая, говорю я себе. Думай о чем-нибудь позитивном. Я старательно думаю.
Все еще думаю.
Есть.
Одежда для ребенка, особенно для девочки.
Перед глазами проплывает маленькое клетчатое платьице и маленькие туфельки из той же шотландки, которые я видела в Барберри на прошлой неделе, и я улыбаюсь. Они были очень красивые. Хотя, наверное, под слоем соплей и какашек такими красивыми они уже не будут.
Начинает болеть голова. Ощущение, что изнутри по виску стучит огромный молоток. Я кладу карандаш, растираю больную точку, и тут до меня доходит: нет никакого молотка, и в голову мне стучит давно созревшее «против», которое я так тщательно пытаюсь игнорировать. Может, если я его запишу, оно удовлетворится и перестанет долбить мой мозг? Я беру карандаш, делаю глубокий вдох и пишу:
Я не создана для материнства.
Ну вот. Сказала. Ну, не то что бы сказала, но близко. Как там у «Анонимных алкоголиков»? Признание проблемы – это ваш первый шаг? Отлично. Я признала свою проблему. Понятия не имею, какой у них второй шаг, но видеть эти слова на бумаге оказалось далеко не так страшно, как я предполагала. Странно, но они действуют на меня успокаивающе.
Я пялюсь в свой список еще несколько минут. Какой-то он у меня кособокий без последнего «за». Я снова беру карандаш.
??????????????????
Больше напрягаться я не собираюсь. Для одной ночи достаточно.
3
Эндрю трясет меня за плечо. Я приоткрываю глаза и вижу, что он завис над моей стороной кровати с телефоном в руке.
– Лара, – громко шепчет он, – Лара.
Я смотрю на часы. Восемь тридцать. Кому может прийти в голову звонить в восемь тридцать утра в субботу? И почему Эндрю меня будит, чтобы я с этим персонажем разговаривала? Я переворачиваюсь на другой бок и пинаю его ногой, чтобы он слез с моей стороны кровати.
– Я сплю. Скажи, что я перезвоню.
Я закрываю глаза и пытаюсь вернуться в спортзал с молодым красавцем-тренером, который мне снился, пока меня не разбудили. Но Эндрю явно обладает экстрасенсорным восприятием и знает, что мне снится другой мужик, – только это может объяснить, почему он так настойчиво продолжает будить меня.
– Лара, – повторяет он и трясет меня за плечо.
Все, номер не прошел. Прекрасное видение улетучилось. Я снова открываю глаза и надеюсь, что в них отражается, до последней капли, все раздражение, которое я сейчас испытываю. Но если мои глаза что-нибудь и отражают, Эндрю, похоже, этого не замечает. Он прикрывает трубку рукой и шепчет:
– Это Линда.
Я ору на него во всю глотку:
– Какая, к чертовой матери, Линда и какого хрена ей надо в восемь тридцать в субботу?
Эндрю закрывает глаза. Потом снова открывает и вручает мне трубку:
– Линда. Твой босс.
Черт. Она точно все слышала. А потом я вспоминаю, что сейчас у нас не только раннее утро субботы, но еще и летние каникулы, и надеюсь, что она все слышала. Я беру у Эндрю трубку и перехожу на милый приятный голос:
– Привет, Линда. Что случилось?
– Лара, здравствуй. Мне очень неловко будить тебя так рано на каникулах, но ситуация чрезвычайная.
Только не это. Наверное, кто-то умер. Единственное, что приходит в голову. Надеюсь, это не пьяная авария с участием наших деток. Я понижаю голос:
– Все... в порядке?
– Нет, что ты, то есть да, конечно, все в порядке. Ситуация чрезвычайная, но не настолько.
Я начинаю подозревать, что она совсем не чрезвычайная. Еще я начинаю подозревать, что Линда сейчас будет меня просить, чтобы я что-то для нее сделала. Я ничего не говорю, надеясь, что мое молчание длится достаточно долго, чтобы выразить в полной мере мое раздражение. Думаю, для половины девятого утра в субботу в первый день каникул раздражающих факторов было уже более чем достаточно. Линда делает глубокий вдох и прерывает молчание:
– Виктория Гарднер – твоя студентка, да?
Моя, моя. Выпускной класс, паршивые оценки. Малиновые волосы, четыре видимых пирсинга и никаких друзей. Все зовут ее Тик[4], и мне совсем не хочется знать почему.
– Ну, моя, – говорю я. – То есть, на самом деле, я видела ее один раз. В течение года она не пришла ни на одну из встреч, которые я назначала. Когда я звонила ей домой, единственный человек, с которым мне удалось поговорить, – это личный секретарь ее матери.
Я это прекрасно запомнила, потому что мы с коллегами добрый час перемывали кости бодрой дамочке, которая не работает, но держит личного секретаря. Линда снова вздыхает:
– М-да, хорошо, а ты знаешь, кто она?
Я достаточно долго прожила в этом городе, чтобы понять, что закодировано в этой фразе: А ты знаешь, почему она такая важная персона? Я не уверена, что знаю, почему Тик такая важная персона, но нисколько этому факту не удивлена, учитывая отношение к ней в школе. И, разумеется, личного секретаря.
– Нет, – говорю я. – А кто она?
Даже интересно. В царстве частных школ Лос-Анджелеса угадать, кто есть кто, практически невозможно. Это вам не Нью-Йорк, где все родители богатых деток – шишки из крупных корпораций или магнаты недвижимости. В Лос-Анджелесе она может быть кем угодно, от незаконного дитяти порнозвезды до наследницы дисконтной империи. Никакой дискриминации, были бы деньги.
– Ее отец – Стефан Гарднер, режиссер.
Да ну?! – думаю я. Серьезно. Впечатляет, хотя виду я не показываю. Не хватало, чтобы меня втянули в какую-нибудь ерунду из-за моей впечатлительности.