– Ага, – говорю я.
Доктор, улыбаясь, выглядывает между моих ног.
– Отлично, – говорит он. – И что вы надумали?
– Резать. Улыбка исчезает.
– Вы читали книжки, которые я вам рекомендовал?
– Ага.
Читала, читала. Когда дочитала главу про схватки, потуги и роды, разболелся живот и начало тошнить. Вы, например, знали, что у многих женщин после эпизиотомии несколько месяцев наблюдается жжение и дискомфорт, а у некоторых остаются шрамы на всю жизнь?
– И вы ходили на занятия?
– Ага.
Ну хорошо – может, физически и не ходила, давайте назовем это опосредованно. Опосредованно ходила. И судя по тому, что мне рассказала Джули о своих занятиях, это, во-первых, полный бред, а во-вторых – прекрасная возможность для натур-маньяков вешать лапшу на уши безответным клиентам. Я очень рада, что не пошла, я бы точно с кем-нибудь из них подралась. Это абсолютно бессмысленное времяпрепровождение. Я же видела, как Джули рожала, и много ли ей помогли эти дебильные занятия? Кстати, пару недель назад мы с ней встречались за обедом, она выдула несколько рюмок вина и проболталась, что у нее после родов влагалище так отвисло и растянулось, что секс стал совсем не тот, как до родов. И как вам такая пакость нравится? Впрочем, если требуются еще причины, у меня есть три заветных слова: накакать на стол. Приучение к горшку юного Эйдена – это одно, но свою территорию я врагу не отдам. Мать Природа может поцеловать меня в зад. В мой жирный беременный зад.
– Значит, вы почитали книги, походили на занятия и все равно хотите делать кесарево? – недоверчиво говорит доктор Лоуенстайн.
– Однозначно, – говорю я.
Он вздыхает и пожимает плечами:
– Ну, смотрите. Это ваше тело, ваше здоровье. Я не хочу принуждать вас делать то, чего вы не хотите.
– Да? – говорю я.
А я-то думала, будет тяжелая и продолжительная борьба. Заготовила кучу аргументов. Я даже запомнила статистику детской смертности при натуральных и хирургических родах, а также жуткие факты последствий эпизиотомии, растянутых влагалищ и недержания как следствия долгих потуг.
– Да, – говорит он. – Мы можем уже назначить день – предположим, через неделю, начиная с завтрашнего дня.
– Да-а-а?
У меня нет слов. Мне будут делать кесарево, и мой срок сократили на неделю? Все-таки Бог есть.
– Да. Я записываю вас на семь часов утра.
– Да-а-а, – говорю я, улыбаясь и хлопая в ладоши, все еще полуголая, распятая на кресле.
Доктор Лоуенстайн еще раз сверяется с моим спасенным от мучений и растяжений влагалищем и смотрит на меня:
– Вы планировали делать депиляцию в ближайшую неделю?
Улыбка, аплодисменты и блаженное состояние мгновенно испаряются.
Такое ощущение, что кто-то грубо прервал веселую вечеринку, прогнал ди-джея и проехался по ушам мерзким «ддддррррр» иголки по винилу. Мне послышалось, или мой доктор только что сообщил мне, что пора заняться депиляцией? Что ж, по крайней мере, это можно считать ответом на мой давнишний вопрос – замечают доктора такие вещи или нет.
– Э-э-э, собственно, я собиралась пойти на восковую депиляцию прямо сейчас, после осмотра.
– А-а-а, хорошо, – говорит он.
Ну вот, теперь я действительно обиделась. Я, конечно, понимаю, какое облегчение он испытывает от того, что через неделю ему не придется опять прорываться сквозь непролазные джунгли, но мог бы он держать свое мнение при себе, как вам кажется? По-моему, это просто неприлично.
– Тогда, – говорит он, задирая повыше мой халатик, – я вам покажу, докуда надо убрать волосы. Вот здесь во время операции будет пластырь, и мне бы не хотелось, чтобы вам дважды за одну неделю выдирали волосы.
Ага, вот почему он спрашивал. Мне уже легче. Собственно, я опять чувствую себя прекрасно, и он мне опять очень нравится.
Доктор Лоуенстайн берет ручку и рисует пятисантиметровую линию прямо над моим лобком.
– Вот так, – говорит он. – Вам надо убрать волосы до этой линии.
Я приподнимаюсь и смотрю на нее. Низко. Действительно низко. Даже самые развратные бикини будут ее прикрывать. Я снова радостно улыбаюсь.
– Только в Лос-Анджелесе можно поговорить о депиляции с акушером. – говорю я.
Он улыбается:
– Просто хочу вам помочь.
– Это очень приятно, спасибо.
– Без проблем, – говорит доктор. Он подает мне руку, чтобы я смогла переместиться в сидячее положение, а потом приглаживает рукой растрепавшиеся волосы. – Хорошо. Значит, увидимся через неделю!
На прощание он меня опять целует – я так ему благодарна, что хочется поцеловать его покрепче, – и я отправляюсь в салон.
Я прихожу ровно в назначенное время, и русская депиляторша встречает меня так, будто я – ее долгожданная кузина с далекой родины. Она горячо обнимает меня, целует в обе щеки и пару сотен раз похлопывает по животу. Вообще-то подобные вольности вывели бы меня из себя через пару наносекунд, но я ничего не говорю, потому что: а) она явно боится начинать и б) сейчас я буду лежать на столе пузом вверх, а она будет выдирать волосы из самых моих нежных мест.
– Лапочка моя, я думала, у вас уже бэби, да? Когда вы рожать?
– На следующей неделе, – говорю я. – Вот, решила, что надо сначала привести себя в порядок.
Снимая штаны, делюсь с ней своей радостью.
– Буду делать кесарево сечение, – гордо объявляю я.
– То, что надо, лапочка моя. Кесарево – очень хорошо. Больно не надо, долго не надо. Видите? Не одна я такая. Она снова смотрит на мой живот:
– Это мальчик, да?
– Нет, это девочка.
– Вы уверен, да? Я такой вещи хорошо знаю.
– Уверена. Мы ее видели на УЗИ.
– Видел пипка, да? – с подозрением спрашивает она.
Раздевшись по пояс, залезаю на стол.
– Видела пипку, анфас и в профиль.
Она издает какой-то нечленораздельный звук, и я быстро меняю тему, пока она окончательно не обломалась.
– Боюсь, депиляция будет больнее, чем операция, – говорю я.
– Знаю, лапочка моя, знаю, но пипка надо сделать красивая для бэби.
Цокая языком, она разгребает мои буйные заросли и замечает чернильную линию.
– Это что такой? – говорит она.
– Я только что была у доктора. Он начертил эту линию, чтобы вы видели, докуда надо удалять волосы.
Она воздымает глаза к небу и бормочет что-то по-русски.
– Такой жизнь только в Лос-Анджелес, лапочка моя, только в Лос-Анджелес.
Я киваю:
– Да. Я доктору именно это и сказала.
После депиляции я договариваюсь пойти с Джули и Лили на ланч. Я решила, что, если уж у меня сегодня день дуракаваляния и девичьих разговоров, я имею право воспользоваться всеми преимуществами своего положения. А основное преимущество у гигантской беременной тетки, выглядящей так, будто она готова лопнуть в любую секунду, – это возможность поразвлечься за счет тех самых случайных прохожих и отыграться за долгие месяцы, когда я страдала от их бесконечных дебильных вопросов. Сегодня, например, я приехала в ресторан раньше Джули, и, хотя передо мной стояли человек десять, ко мне тут же подскочил метрдотель и собственноручно усадил за столик. Мне для этого потребовалось лишь пару раз постонать и пообнимать руками свое пузо, и вот уже метрдотель отлавливает официанта, что-то ему быстро шепчет, а остальные нервно на меня поглядывают. Для поддержания имиджа я вытираю со лба пот и при каждом движении кряхчу и постанываю, как от боли. Очень весело. Попробуйте как-нибудь, рекомендую.
К тому времени когда появляются Джули и Лили – в распашонке со стразами и в джинсиках с бахромой и такими же стразами по всем швам, – вся ресторанная обслуга ходит у меня по струнке.
– Что здесь происходит? – спрашивает Джули, подкатывая коляску к моему столику. – Я сказала, что я с тобой, а они просили узнать, не надо ли тебе вызвать «скорую». У тебя все в порядке? Я гнусно ухмыляюсь:
– Все прекрасно. Можно же немного позабавиться. Она вытаскивает Лили из коляски и усаживает на высокий детский стульчик.