И нет Измайлова, царство ему Небесное…
– Солдат, тебя Ганка искала, – уже вечером, около восьми, заявил Коля-Николаша.
– Ты бы женился на ней?! Она хорошая. Она мне бумажку дала, – он достал из кармана древнего, местами заштопанного пиджака, одетого на голое тело, скомканную купюру (это была пятисотрублевка). – Коля бумажку маме отдаст. Зачем Коле деньги? Колю за деньги побили…
– Анна меня спрашивала?
– …сломали Коле ногу… Сломали Коле ребра… Но Ганка – она хорошая, я у нее денюжку-то взял…. Пусть мамка накупит на них конфет, Коля любит конфеты… А еще Коля любит песни петь. Давай послушаем, как Коля песни поет?! Я и сплясать могу!
Краснов досадливо поморщился. Коля-Николаша, которого в одно время лечили в местной дурке, от которого отказались все, кроме «мамки», – он приходится ей двоюродным братом – способен был нести еще и не такую «пургу». И если его «заклинит», то хрен потом до него достучишься – это ватная стена, а не человек.
– Коля, потом… потом споешь и спляшешь! Ты говорил, что Аня меня искала? Дочь тетки Вари, да? – он показал на соседский участок, где из-за живой изгороди и фруктовых деревьев выглядывала оцинкованная крыша недавно перестроенного двухэтажного кирпичного дома. – Когда она приходила?
Коля-Николаша переступил босыми ногами, как будто собирался прямо сейчас пуститься в пляс, но сдержал свой порыв…
Он хитро сощурился, спрятал «бумажку» в карман, затем показал два пальца.
– Два дня назад? В воскресенье приходила, так?
– Так. И денежку мне дала на конфеты…
– Про меня спрашивала?
– Мама ей сказала, что ты уехал…
– Блин… – процедил Краснов. – О-от бабье… Ну не насовсем же уехал?!
– А я Ганке сказал, што ты поехал к Федору… Я всегда правду говорю! Зачем врать? Ганка меня часто про тебя спрашивала…. Как там, говорит, наш солдат? Что пишет, какие новости? Она умная, в Москве учится, понял?! Мы с ней песни пели… она – добрая! А этот… этот… – Коля-Николаша вдруг оскалил зубы и протопнул ногой. – Он плохой… плохой… чужой! Он ее обидит, обманет!
Краснов опешил.
– Кто? Ты про кого это говоришь, Коля?
– Бандит он… плохой человек!
– Кто? Как выглядит?
– Тахир его зовут…
– А-а… вон оно что, – задумчиво произнес Краснов. – А он что… этот Тахир… Приезжал сюда, к нам, на Вагонную?
Коля-Николаша вновь показал два пальца.
– Два раза здесь был? То есть у нее, у Анны? Так?
Тот энергично закивал: сначала вверх-вниз, потом – слева направо.
– У него хорошая машина. Коля все марки знает, Коля сам машины чинил…
– Да знаю, знаю…
– Хорошая машина, красивая. Джип. Цвета «мокрый асфальт». «Тойота»! А сам он – нехороший, злой. Тетка Варя его в дом не пустила. Два дня назад он опять приезжал…
– Вон оно как…
– Ганка к нему вышла… но не надолго! Он хотел, чтобы Ганка с ним куда-то поехала… Звал ее сесть в свою машину!
– А что она?
– Сказала – не хочу! не поеду! Коля стоял рядом, все слышал. Я ему сказал: «Ты злой, нехороший! Она тебя не любит! Вернется наш солдат, побьет тебя! А нет, я тебя своей палкой сам излуплю!!» – Коля-Николаша вновь притопнул заскорузлой пяткой и погрозился кому-то своей сучковатой крепкой палицей. – Потом вышла тетка Варя и увела Ганку в дом… А этот… этот… разозлился! Перед тем, как сесть в машину… красивая… джип… «Тойота»… знаешь, да?.. Он… этот Тахир… что-то сказал на не нашем языке! Как-будто выругался! А потом… потом сделал так…
Коля-Николаша чуть попятился, переложил палку в левую руку, а большим пальцем правой чиркнул себя по горлу, чуть ниже спутанной бороденки…
Краснов прошел в дом. Переоделся в джинсы, надел свежую майку. Включил мобилу на подзарядку. Тот эпизод, когда в ночь с пятницы на субботу Аня влепила ему пощечину, тревожил его все последние дни. Бередил, беспокоил, как заноза, которая выбаливала, «дергала», но которую никак не получалось извлечь. Щека, кажется, горит и по сию пору. Надо сказать, что били его не раз и не два: все детство, всю юность, почитай, не вылезал из драк и разборок. Сам легко пускал в ход кулаки, но и получать доводилось, не один он мастак «махаться». Да и в армии всякого довелось хлебнуть: бывало, что и ногами пинали, даже ребро в учебке сломали…
Но это-то понятно, объяснимо. А тут за что получил-то? За то, что вмешался? Что не позволил каким-то приезжим зверушкам выеб…ся на глазах у всех, как они это любят? За то, что ответил за «русскую свинью»?
Эххх…
Он вдруг вспомнил, что Аня дала ему номер своего мобильного (который он – по даденной ею бумажке – забил в память своей трубки). Позвонить, что ли? Или сходить к ним без звонка: эдак по-соседски, типа «у меня тут соль закончилась, не выручите?»…