В тот день я склонилась над лужей в углублении скалы и погрузила обе руки в холодную воду, чтобы умыть лицо. Ощупывая лицо, я не обнаружила ничего нового. Те же мелкие черты, что и в детстве: два уха и мягкий, словно мох, рот.
Когда я вновь склонилась над лужей, рябь на поверхности воды уже успокоилась, и, к моему удивлению, там показалось отражение, которое могло быть только моим.
Удивление мурашками пробежало по коже. Его сменил сначала страх, а затем стыд. Какая я уродливая! Мне бросилось в глаза очевидное: я совсем не похожа на женщину, которая меня родила. Мои уши, рот, бледная кожа и два глаза.
… к моему удивлению, там показалось отражение, которое могло быть только моим.
Два глаза! Ничто во мне не напоминало мою великаншу.
В тот день я принялась громко требовать ответа:
– Откуда я? Откуда я на самом деле? Посмотри на меня! Скажи мне!
Великанша неизменно указывала на мою колыбель из мха. Она повторяла жесты, благодаря которым я появилась на свет. Её взгляд говорил мне об этом – и о её бесконечном счастье. Мама не умела лгать. Она не знала ни такого слова, ни его значения.
Прошло ещё несколько лет. Я изо всех сил пыталась верить ей. И всё же что-то между нами изменилось безвозвратно. Я проводила всё больше времени на берегу реки. Изучала каждую чёрточку, ощупывала каждый сантиметр кожи; всё во мне колотилось и бурлило в желании понять. Вскоре мама заметила моё беспокойство. Я больше не могла усидеть на месте. Она пыталась вновь заинтересовать меня, развлечь, изо всех сил показывала свою любовь. Но другого объяснения предложить всё равно не могла. Мама поняла, что у неё не осталось выбора.
Из страха окончательно потерять меня великанше пришлось раскрыть мне тайну.
Она дождалась утра моего пятнадцатилетия. Природа, словно предвидя грядущее великое потрясение, залила небо над нами пылающим рассветом. Я наблюдала, как моя великанша торжественно направилась к плоскому камню. Она казалась такой печальной, будто груз прошлых лет внезапно навалился ей на плечи. Я понятия не имела о том, что великанша собиралась сделать. Захотев подбодрить маму, я попыталась взять её за руку, как когда-то в детстве. Она нежно оттолкнула меня своей тяжёлой рукой в попытке сохранить дистанцию, отстраниться.
После чего мама встала на колено, и воздух вокруг неё сгустился; великанша сделала широкий жест рукой, и пейзаж вокруг задрожал. Из её горла потёк мотив. Она никогда раньше так не делала. Я и не думала, что можно петь так. Мотив должен был… расширить наш лес.
Я и в самом деле не могу подобрать других слов, чтобы описать, насколько странной была картина, разворачивавшаяся передо мной. Перед моим взором постепенно начала приоткрываться завеса, открывавшая новую часть леса, неизмеримо увеличивая его. Помимо наших деревьев стали появляться новые, и хорошо знакомые тропинки превращались в лабиринт из незнакомых путей.
Я словно оледенела; голова моя закружилась от ярости. Я пошатнулась. Моё существо будто затягивало в большее измерение. Неужели всё, что я считала самим собой разумеющимся, оказалось лишь осколком огромной реальной жизни?
Стараясь защитить меня, великанша оградила пространство до самого необходимого – нас двоих. Она спрятала меня, отрезала от мира, сделала своей пленницей. Как много времени ушло, чтобы я сумела осознать это.
С тяжким вздохом великанша повернулась ко мне. Её единственный глаз излучал печаль. Согласившись снять пелену, она понимала, что потеряет меня. Я не понимала, что должна чувствовать к ней – восхищение или презрение. И не могла по-настоящему измерить силу материнской любви.
И тогда я побежала. Побежала так быстро, как только могла, чтоб голова окончательно пошла кругом, чтобы, если получится, достичь новых пределов нашего «дома». Чтобы сбежать.
Я бежала, пока не перестала слышать гомон птиц, пока в моих ушах не остался лишь дикий пульс в висках да стук готового вырваться из груди сердца. Низкие ветки исцарапали мне лицо, а от колючек, разодравших кожу, горели и саднили ноги. Я рухнула на поросший мхом склон задолго до того, как добралась до края. Раскинув руки, я судорожно ловила ртом воздух, кашляла, отплёвывалась. Лёжа и дрожа на живом ковре из мха, я думала, что скоро умру.
Неожиданно раздался голос:
– Вот увидишь, это самая удобная кровать! Тебе не придётся долго привыкать к ней…
Я резко оторвала голову от земли, словно очнувшись от дурного сна. В попытках понять, откуда раздавался голос, я вдруг увидела странную фигуру, дремавшую, опёршись о пень. У существа были кривые ноги с копытами, гребнистые рога на макушке и борода, скрывавшая улыбку. Он грыз ветку орешника и периодически сплёвывал мокрую, липкую пасту.