— Кори (так я ему представился), мне бы хотелось когда-нибудь уйти в плавание вместе с тобой. Я сначала не понял, что ты был капитаном.
— Кто знает, что готовит нам будущее, — сказал я. — Ведь ты тоже когда-то был капитаном.
— Откуда ты знаешь?
Честно говоря, я об этом вспомнил, но не стал, естественно, болтать лишнего, а просто махнул рукой в сторону книг и навигационных приборов.
— Нетрудно догадаться, глядя на эту коллекцию. К тому же ты любишь составлять морские карты. И разговариваешь, как человек, привыкший командовать.
Он улыбнулся.
— Да. Ты прав. В течение ста лет я командовал кораблем. Но это было так давно… Давай выпьем.
Я сделал маленький глоток и отставил рюмку в сторону. За три месяца я прибавил в весе фунтов сорок и сейчас боялся, что Жупен меня узнает и, может быть, выдаст Эрику. Правда, мы сильно подружились, и я не думал, что он так поступит, но рисковать мне все же не хотелось. Очень часто, обслуживая маяк, я размышлял. Не пора ли мне покинуть остров? Пора, решил я, добавляя в лампу несколько капель жира. Пришло время отправиться в путь, на Отражения. Однажды, гуляя по берегу, я почувствовал давление на мозг, мягкое, вопросительное. В ту же секунду я замер, закрыл глаза и заставил себя ни о чем не думать. Минут через пять давление исчезло. Я продолжил прогулку и неожиданно заметил, что хожу по ограниченному пространству, словно все еще нахожусь в камере. Я улыбнулся.
Кто-то достал из колоды мою карту и попытался со мной связаться. Эрик? Может, ему стало наконец известно, что я бежал, и он решил выяснить, где я нахожусь? Навряд ли. Я чувствовал, что он боится контактов со мной после того, как я подавил его волю. Тогда кто? Джулиан? Жерар? Каин? Кем бы он ни был, я знал, что мне удалось закрыться, и моя судьба осталась ему не известна. Я не собирался поддерживать отношений со своими братьями и сестрами. Может быть, я не узнаю важных новостей и не получу дружеской помощи, но лучше остаться одному и в неведении, чем рисковать жизнью. Внезапно меня стал бить озноб. Я много думал в тот день и решил, что пришла пора трогаться в путь. Находясь так близко от Амбера, я был слишком уязвим. Чувствовал я себя совсем неплохо, и Отражения манили меня. Пребывание у Жупена внесло покой в мою душу. Тяжело будет расставаться с человеком, к которому я успел привязаться за эти три месяца. И все же однажды вечером после традиционной партии в шахматы я объявил ему о своем намерении покинуть остров.
Он налил виски, поднял рюмку и сказал:
— Счастливого пути, Корвин. Надеюсь, мы еще увидимся.
Я ни о чем не спросил, услышав свое настоящее имя, и он улыбнулся, понимая, что я оценил его тактичность.
— Ты хороший человек, Жупен, — сказал я. — И если мне удастся задуманное, я о тебе не забуду.
Он покачал головой.
— Мне ничего не нужно. Я люблю свою работу. Радуюсь, обслуживая этот дурацкий маяк. И если тебе удастся задуманное — нет, нет, ради бога, я не хочу знать, что именно, — заходи изредка на огонек сыграть со мной партию в шахматы.
— Обязательно, — пообещал я.
— Можешь взять «Бабочку». (Так назывался его небольшой парусник).
— Спасибо.
— Прежде чем ты покинешь остров, — сказал он, — я советую тебе взять подзорную трубу, взобраться на башню и посмотреть на Гарнатскую долину.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— Сам увидишь.
— Хорошо. Сделаю.
Потом мы пили виски и болтали о всяких пустяках и в конце концов стали устраиваться на ночлег. Мне будет недоставать старика Жупена. За исключением Рейна, он был единственным другом, которого я нашел по возвращении в Амбер. Засыпая, я думал о Гарнатской долине, пылавшей огнем четыре года назад. Что могло измениться за это время? Мне снились оборотни и шабаш ведьм. Я спал, а над моей головой поднималась полная луна.
Я проснулся на рассвете. Жупен еще спал, и я обрадовался, потому что не люблю долгих прощаний. К тому же вчера у меня возникло предчувствие, что я вижу его в последний раз в жизни. Прихватив с собой подзорную трубу, я взобрался на башню, подошел к окну небольшой комнаты и стал смотреть на долину. Над лесом висел туман. Это был холодный, серый туман, казалось, прилипший к верхушкам низкорослых черных деревьев. Корявые ветви переплелись вместе, словно пальцы паралитика. Среди них сновали черные тени, напоминающие очертаниями летучих мышей. Чья-то злая воля чувствовалась в великом лесу, и внезапно я понял, чья именно. Это была моя злая воля. Своим проклятьем я переродил Гарнатскую долину, сделал ее символом ненависти к Эрику и всем тем, кто не воспротивился исполнению его зверского приговора. Мне стало неприятно, хотя я знал, что вижу часть самого себя.