— Уитни, этот список убийств… Кто его составил?
Задавая этот вопрос, Тесс уже знала ответ.
— Ну конечно же, главный представитель балтиморских филантропов, Луиза Джулия О’Нил собственной персоной. Это была ее идея, Тесс. Она стояла за всем этим, о чем я и не подозревала. Я такая же простофиля, как и ты, может, даже еще большая. Потому что никогда не могла понять, почему ты считаешь ее такой ужасной.
— Да нет, не то чтобы ужасной.
Уитни опустила руки и посмотрела на нее.
— Что же ты имела в виду?
— Я ненавижу Луизу О’Нил, но это не ее стиль. Я просто уверена, что ее кто-то использовал. К тому же она, кажется, сейчас в клинике и не могла делать такие вещи. Может быть, за всем этим стоит совершенно другой человек. Где, ты говорила, она находится?
— В Кесуике.
— Будем надеяться, что в субботу там приемный день.
Лечебница располагалась в живописной парковой зоне в окрестностях Балтимора. Это была известная на весь штат клиника для неизлечимых больных.
Тесс казалось, что она знает истинную причину нездоровья Луизы, и причина эта отнюдь не являлась глубочайшим раскаянием, ибо испорченная по натуре женщина была безгранично далека от какой-либо мысли о раскаянии.
Луиза была помещена в клинику на самой последней стадии заболевания. Ухудшение ее состояния наступило даже быстрее, чем ожидали, всего через год после того, как она переехала в свой новый дом, полученный в наследство. Тесс и Уитни присматривались к бледным, почти истаявшим фигурам пациентов клиники, прогуливавшихся по парку. Служащий на входе написал на листке бумаги номер и протянул им.
— Это номер ее комнаты? — уточнила Тесс.
— Нет, код.
— Код?
— Для выхода. — Он указал на закрытую дверь в другом конце приемной. — Чтобы покинуть лечебницу, вы должны набрать код.
— Да, невесело, — заметила Уитни.
И действительно, в окружавшей их атмосфере веселого было мало. Особенно удручающее впечатление на них произвел второй этаж. Они поневоле почувствовали себя неловко из-за того, что были молоды и здоровы. Там было немало еще нестарых женщин, но все они выглядели изможденными старухами, некоторые сидели в инвалидных креслах. Тесс прислушивалась к голосам тех, кто разговаривал по телефону, — они звучали слабо, почти угасали.
— А ведь это отделение для самых легких, — прошептала Уитни. — Представляешь, что дальше будет?
Луиза находилась в отдельной палате, которая была просторнее обычных комнат для пациентов, и ей разрешили перевезти туда часть своей мебели — небольшой стол, этажерку для цветов, кресло, которое Тесс запомнила, когда ей довелось побывать в доме О’Нилов. Тогда Луиза сидела в этом кресле и пыталась объяснить Тесс, сколько сил она прикладывала, чтобы удержать сына от совершения всех тех ужасных преступлений, в которых его обвиняли.
Однако теперь в нем сидела одетая в белую больничную униформу коренастая рыжеволосая сиделка, уставившаяся в экран телевизора. Луиза лежала в постели, опираясь спиной на подушки.
Тесс и представить не могла, что когда-нибудь Луиза О’Нил будет вызывать у нее сочувствие. Но, кажется, это все-таки случилось.
— Даже за деньги ей не удалось купить себе любовь, — сказала она очень тихо Уитни. — Выходит, и материальная обеспеченность не гарантирует никому безоблачной старости.
Особенно голубые на бледном лице глаза Луизы сощурились, она перевернула страницу в блокноте и написала черным фломастером.
«Я не могу говорить, но слышу отлично», — прочитала Тесс.
— Она такая лгунья, — заметила сиделка безо всякой злобы. — Она может разговаривать, но ей не нравится, как звучит ее голос после курса терапии.
Луиза снова перевернула страницу.
«Я не делаю того, что не могу делать хорошо».
— Скажите, — спросила Тесс, — почему вы пишете фразу на новой странице?
Луиза нервно встряхнула головой, а затем написала:
«Донна, прошу вас, оставьте нас, нам надо поговорить».
Эта запись была адресована сиделке, но Луиза даже не повернула голову в ее сторону.
Однако женщина поднялась с кресла, выключила телевизор и вышла из комнаты.
— Вы догадываетесь, зачем мы пришли, Луиза? — поинтересовалась Уитни.