А коротенький экскурс в законодательную систему округа, которым ее удостоили в полицейском участке, только укрепил ее в этом мнении.
— Эй, вот это мысль! — заявила она, сидя в зале суда тремя неделями позже своего знаменательного свидания с Микки Печтером. — Как вы думаете, еще не поздно подать прошение насчет экстрадиции?
— Рад, что ты еще в состоянии шутить по этому поводу, — проворчал ее адвокат и в каком-то смысле работодатель Тайнер Грей. — После того, как ты заварила всю эту кашу, я даже решил было, — когда тебя арестовали и сунули в кутузку, где ты просидела под замком до самого утра, когда у тебя взяли отпечатки пальцев, когда против тебя было выдвинуто обвинение в оскорблении действием, — что, может быть, теперь ты отнесешься к этому серьезно. Но нет, ничего подобного! Полюбуйтесь на нее только — острит себе как ни в чем не бывало! Да ведь тебя сейчас допрашивать будут, дурочка! Неужели ты этого не понимаешь?!
— Но ведь не допрашивают же, — заупрямилась Тесс. — Даже еще ни одного вопроса не задали!
— Прекрати паясничать. Условное освобождение — и это если очень повезет — означает только одно: что на тебя не станут заводить дело, при условии, что ты не нарушишь закон во время назначенного тебе испытательного срока.
— Знаешь, — философски заявила она, — в жизни каждого бывают такие моменты, когда можно либо плакать, либо смеяться. Не знаю, как ты, а я предпочитаю смеяться.
Она слегка покривила душой — за эти три недели Тесс успела изрядно поплакать, однако это была ее маленькая тайна. Она скорее собственноручно перерезала бы себе горло, чем призналась бы в этой постыдной слабости, тем более старому цинику Тайнеру. Впрочем, и любому другому тоже. Нет, с ее гордостью оставалось только одно — держать хвост морковкой. И Тесс делала это, даже когда ее не видел никто, кроме Кроу. Хотя ее возлюбленный нисколько не обманывался на этот счет. Ведь даже ее ставший притчей во языцех аппетит и то ей изменил.
Но теперь все уже почти позади, и очень скоро это превратится в еще одно дурное воспоминание, которое обычно запихивают в самый дальний уголок памяти. Может быть, когда-нибудь она, как всякий нормальный человек, сможет сократить все это до одной-единственной строчки, адресованной ее будущему биографу. Что-нибудь вроде: «В тридцать один год у меня были небольшие проблемы с законом — о нет, ничего серьезного, просто недоразумение!» Даже сам судебный термин, который используется словно специально для таких вот случаев — PBJ, освобождение на поруки до судебного слушания, — звучал на редкость невинно, как будто речь шла об арахисовом масле.
Словно подслушав ее мысли, Тайнер неожиданно объявил:
— «Неплохо бы сейчас раздобыть пончиков!» — рывком развернул кресло-каталку и выкатился в зал заседаний.
Микки Печтер сидел в первом ряду, сразу же позади обвинителя. Это был первый раз, когда после той знаменательной ночи на парковке Тесс представился случай вновь увидеть свою «жертву», как его именовали в судебных протоколах. Волосы у него на голове вновь отросли такие же тусклые, но зато они явно стали гуще, чем прежде. «Интересно, уж не удалось ли мне случайно найти средство от облысения?» — ехидно подумала она.
Кожа его тоже выглядела вполне нормально, и она невольно усомнилась в том, что Печтер и в самом деле перенес сильнейший аллергический шок, как он утверждал в своем заявлении. Глаза их на мгновение встретились, и Тесс не смогла отказать себе в удовольствии понаблюдать за той гаммой чувств, которые сменяли друг друга у него на лице: вначале оно перекосилось от ужаса — так пугается собака, заметив того, кто накануне дал ей пинка, потом на нем промелькнуло некое слабое подобие улыбки, сменившееся, наконец, неприкрытой ненавистью.
Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не крикнуть ему в лицо: «Извращенец!»
Тайнер незаметно ткнул ее в бок, напоминая, что при появлении судьи следует встать.