— Довольно безумная теория.
Она снова подметила вспышку гнева в его льдисто-голубых глазах — единственное, что говорило о его взрывчатом, как у большинства рыжих, характере.
— Как раз ничего безумного в этом нет. Может, слегка притянуто за уши, но я просто размышляю вслух, прикидываю, как это могло быть. Между прочим, это ведь вы явились ко мне, вы еще не забыли? А раз так, слушайте, что я говорю. Мне известно все о том, как умерла Люси Фэншер. Мне вообще известно о ней все. Дата ее рождения и марка любимых духов. Я знаю, что она обожала цвет, который называлапервинкль— барвинок, хотя любой другой назвал бы его просто бледно-голубым. Мне известно, что в День труда она отложила сотню долларов на подвенечное платье с вуалью. А пожениться они собирались на Рождество. Мне известно, какая была погода в ночь, когда ее убили, — холодная и чертовски промозглая. Мне известно, какая высота прилива была в ту ночь и что месяц тогда только народился.
— Я…
Но Дьюитта уже несло — остановить его теперь можно было с таким же успехом, что и разогнавшийся поезд.
— Думаете, тому всезнайке, которого прислали из полиции штата руководить расследованием этого дела, известно о нем больше, чем мне? Ха! Держу пари, он и половины не знает! Да что там половины — четверти! Десятой части! Не знаю, есть ли какая-то связь между убийством Люси и смертью той бедняжки из Фредерика, но если она существует, то найду еея. Никто кроме меня не сможет вам тут помочь, если, конечно, вам действительно нужна помощь. И если вы на самом деле понимаете, на что вам удалось наткнуться.
Фотографии Люси Фэншер так и лежали в ряд на столике. Обычные черно-белые снимки с места преступления, которые Тесс всегда старалась поскорее пролистать даже в те времена, когда заставляла себя корпеть над книгами по криминологии и расследованию преступлений. Смерть всегда выглядит отталкивающе. В этом и заключается ее сила. Люди почему-то выглядят глупо, когда в них угасает последняя искорка жизни.
— Если вы согласитесь приехать завтра в Балтимор, мы сможем съездить в Спартину вдвоем.
Карл кивком головы указал на рассыпанные фото:
— Вижу, она вас все-таки зацепила, так?
Тесс уже открыла рот, чтобы возразить, но потом сдалась.
— Кто же останется равнодушным, когда речь идет о такой девушке?
Он проснулся на обочине дороги и в первую минуту оцепенел от ужаса, не понимая, где он и как сюда попал. Собственно говоря, он даже не сразу вспомнил, кто он такой. Прошло какое-то время, прежде чем он наконец пришел в себя. Под щекой лежала знакомая и любимая подушка из лоскутков, несмотря на многочисленные стирки до сих пор хранившая аромат его детства, его родного дома.
Итак, он лежит в кузове своего фургона, припаркованного у обочины шоссе № 5 в южной части Мэриленда. В кузове, естественно, окон нет, но солнечный луч, отражаясь от ветрового стекла, крохотными шаловливыми зайчиками пробирается и сюда. Вчера, когда он закончил, было уже совсем темно, и он устал так, что ломило все кости. Это тяжелая работа — то, чем ему приходится заниматься, она требует много сил. Нанимавшие его люди понимали это далеко не всегда. Конечно, они догадывались, сколько тут предстоит хлопот, какой точности и аккуратности это потребует. Но им и в голову не приходило подумать о том, сколько физических сил отнимает эта работа, как много приходится трудиться вручную. Совершенно вымотанный, он остановил машину и провалился в свой обычный сон без сновидений.
Вчера вечером в Сент-Мерис-сити он здорово струхнул. Ему вдруг померещилось знакомое лицо. Лицо женщины, которую некогда знал… Все внутри его оборвалось, когда он почувствовал на себе ее тяжелый, немигающий взгляд. К счастью, у него уже не было бороды, а волосы, отросшие до своей обычной длины, он теперь гладко зачесывал назад. Но если стоять рядом, сходство все равно бросалось в глаза. Правда, люди обычно не замечают того, чего не ожидают увидеть, и уж, конечно, никто не мог ожидать увидеть его. Тем не менее неприятный осадок остался.
Вот поэтому-то он и старается всегда держать все под контролем. Естественно, это была не та жизнь, о которой он когда-то мечтал. Он давно уже хотел осесть где-нибудь навсегда, пустить корни.