– Ужас. Ужас. Грустно вообще-то – вот, что. Твой отец сказал вчера вечером…
– Секундочку, мама, – сказала девушка. Она подошла к оконному сиденью за сигаретами, закурила одну и снова вернулась на кровать. – Мама? – сказала она, выдыхая дым.
– Мюриел. Теперь послушай меня.
– Я слушаю.
– Твой отец говорил с доктором Сиветски.
– Да? – сказала девушка.
– Он ему все рассказал. По крайней мере, так говорит – ты же знаешь отца. Про деревья. Про тот случай с окном. Про гадости, что он наговорил бабуле насчет ее планов на похороны. И что он сотворил со всеми этими прекрасными бермудскими карточками – обо всем.
– Ну и? – сказала девушка.
– Ну, для начала он сказал, что это форменное преступление, что армия выпустила его из госпиталя – честное слово, так и сказал. Он совершенно точно сказал отцу, что есть вероятность – он сказал, очень большая вероятность, – что Сеймур может совершенно потерять над собой контроль. Честное слово.
– Здесь в отеле есть психиатр, – сказала девушка.
– Кто? Как его зовут?
– Я не знаю. Ризер или как-то так. Он считается очень хорошим.
– Никогда о нем не слышала.
– Ну, тем не менее, он считается очень хорошим.
– Мюриел, не хорохорься, пожалуйста. Мы за тебя очень волнуемся. Твой отец хотел вчера вечером отправить тебе телеграмму, чтобы ты возвращалась домой, между про…
– Я не вернусь домой прямо сейчас, мама. Так что успокойся.
– Мюриел. Вот тебе честное слово. Доктор Сиветски сказал, Сеймур может совершенно потерять конт…
– Я только выбралась сюда, мама. Это мой первый отпуск за несколько лет, и я не собираюсь просто собрать вещи и приехать домой, – сказала девушка. – В любом случае, я сейчас не могу никуда ехать. Я так обгорела, что еле двигаюсь.
– Ты сильно обгорела? А ты не мазалась тем кремом «Бронза», что тебе положила? Я положила его прямо…
– Мазалась. И все равно обгорела.
– Какой ужас. И где ты обгорела?
– Да везде, просто везде.
– Какой ужас.
– Я это переживу.
– Скажи, а ты говорила с этим психиатром?
– Ну, вроде того, – сказала девушка.
– И что он сказал? Где был Сеймур, когда ты с ним говорила?
– В Океанской комнате, играл на пианино. Он оба вечера играл на пианино, что мы здесь.
– Ну, и что он сказал?
– Да ничего особенного. Он первый со мной заговорил. Я сидела рядом с ним за бинго вчера вечером, и он спросил меня, не мой ли это муж играет в другой комнате на пианино. Я сказала, да, мой, и он спросил меня, не болен ли Сеймур или вроде того. Так что я сказала…
– Почему он это спросил?
– Я не знаю, мама. Наверно, потому что он такой бледный и все такое, – сказала девушка. – В общем, после бинго они с женой спросили, не выпью ли я с ними. И я выпила. Жена его ужасная. Помнишь то кошмарное вечернее платье, какое мы видели в витрине «Бонюит»? Про которое ты сказала, что у тебя должна была бы быть крохотная…
– Зеленое?
– Она была в нем. Бедра – во. Она все спрашивала меня, не родственник ли Сеймур той самой Сюзанне Гласс, у которой салон на Мэдисон-авеню – дамские шляпы.
– Но что он сказал? Доктор.
– А. Ну, ничего такого на самом деле. То есть, мы же в баре были и все такое. Было ужасно шумно.
– Да, но он… ты ему рассказала, что он попытался сделать с креслом бабули.
– Нет, мама. Я не очень углублялась в детали, – сказала девушка. – У меня наверно будет возможность поговорить с ним еще. Он с утра до вечера в баре.
– А он не сказал, что есть вероятность, что он может начать… ну, знаешь… чудить или вроде того? Сделать что-то с тобой!
– Не совсем, – сказала девушка. – Ему требовалось больше фактов, мама. Им нужно знать о твоем детстве… всякое такое. Я же тебе говорила, мы едва могли разговаривать – до того там шумно
– Ну, что ж. Как твое синее пальто?
– Нормально. Пришлось вынуть немного подкладки.
– Как одеваются в этом году?
– Ужасно. Как с луны свалились. Сплошные стразы – на всем, – сказала девушка.
– Как ваш номер?
– Нормальный. Просто нормальный, ничего особенного. Не получилось достать номер, в котором были до войны, – сказала девушка. – Люди ужасные в этом году. Ты бы видела, что за нечто сидит рядом с нами в столовой. За соседним столиком. Такой вид, словно они в кузове приехали.