Один христианский священник двадцать лет просидел в русской тюрьме. Он написал совершенно уникальную книгу «В подполье у Господа». Это был удивительный человек; он называл свою тюрьму — темную камеру в подвалах — подпольем Господа и написал о своем заключении небольшую книгу. Темная камера была домом Господа, спрятанным в подземелье. Он провел в камере двадцать лет, раз в день ему бросали еду. Он ни разу не слышал человеческого голоса... Через пять или шесть дней после того, как его заключили в камеру, он услышал стук в стену — кто-то стучал в соседней камере. Как священник ни старался, он ничего не мог понять из этого стука. Но одно он понял — в соседней камере тоже есть заключенный. Так они и провели двадцать лет, общаясь через стену, и постепенно изобрели особый язык стуков: один удар — А, два удара — Б, три — В; этот язык рождался постепенно. Они узнали имена друг друга и начали посылать послания. Приветствовали друг друга по утрам и желали спокойной ночи вечером. Их общение набирало обороты благодаря изобретенному ими особому языку.
Если бы эти люди вышли из тюрьмы, как ты думаешь, они продолжали бы общаться при помощи стука? Конечно, нет. Им пришлось выработать язык условных сигналов, иначе они не смогли бы общаться через стену. «Я» человека — такой же условный язык, который используется во всем мире, где каждый из нас окружен своими собственными стенами, где мы, чтобы поговорить друг с другом, вынуждены перестукиваться. Вот для чего нужны имена: кого-то мы называем Рамой, кого-то Кришной и так далее. Все имена фальшивы. Дети не рождаются с именами, но без них было бы весьма затруднительно разговаривать через стены. Так что имя «Кришна» означает два удара; имя «Рама» — это три удара. С помощью таких ударов мы знакомимся друг с другом. Если постучать трижды, ты знаешь, что я тебя зову, — теперь ты Рама, а вот ты — Кришна! Мы наклеиваем на людей имена как ярлыки. Это условный язык мира, в котором иначе до другого не достучаться. Мы всем даем имена. Если я хочу позвать человека, я говорю: «Рама, иди сюда». У меня тоже может быть имя, и оно у меня есть — но если я произношу его вслух, очень сложно определить, зову я другого человека или говорю о себе. Поэтому, когда я хочу назвать себя, я говорю «я», а когда мне нужно позвать другого человека, называю его по имени. Когда ты хочешь назвать себя, ты тоже говоришь «я», а когда хочешь окликнуть кого-то другого, зовешь его по имени.
Свами Рама отправился в Америку. Он называл себя «Рама» и перестал пользоваться местоимением «я». Естественно, если ты нарушаешь правила условного языка, тебе не избежать проблем. А он называл себя «Рама». Если на улице над ним насмехались или начинали ругать, он говорил так:
— Сегодня у Рамы были большие неприятности — к нему подошли какие-то люди и стали осыпать его бранью.
— Что вы имеете в виду? — недоумевали американцы, не привыкшие к подобной манере изложения. — О чем вы говорите? Какой-такой Рама?
— Этот Рама, — отвечал он.
Поначалу люди плохо его понимали. Но постепенно они привыкли к его условному языку, к тому, что этот человек называет себя в третьем лице Рамой.
Неважно, называем мы себя «Рамой» или говорим «я» — даем мы себе имя или используем местоимение «я», ведь при рождении у нас не было ни имени, ни «я». Дети вначале узнают, что есть «ты», а затем формируется и их «я». Сначала у детей появляется ты-сознание, они узнают о других людях, «я» приходит позднее. «Ты» становится непреложной данностью — вот почему иногда дети говорят о себе: «Он проголодался». Маленькие дети именно так и говорят. Но кто проголодался? «Я» еще не сформировалось. Это ему только предстоит.
Для нормального общения в мире, где каждый из нас окружен своим собственным частоколом, своими собственными стенами, необходим условный язык. «Я» — только указатель, намек на то существо во мне, об истинном облике которого даже я не имею ни малейшего представления. Кришна, Рама — все эти имена указывают на того, о ком я ничего не знаю. Все мы стоим по разные стороны стены. Все мы напоминаем заключенных, которые продолжают стучать по своим стенам. Так устроена жизнь. Но мы этого не понимаем, ибо движемся, таская за собой свои тюрьмы, свои стены, невероятно прочные и высокие.