Владыка протянула ему руку.
«Господи, какая у нее ладошка маленькая!»
Фицджеральд осторожно сжал небольшую изящную ладошку и получил в ответ на удивление сильное и крепкое пожатие.
— Ух, какая ты сильная! — невольно вырвалось у него.
— Сильная? — в ответ удивилась она. — Да нет, не сказала бы. Я так и не научилась как следует обращаться с большим молотом.
Фицджеральд тут же припомнил рассказы о петрийском лазутчике Шарце, ударом кулака расправившемся с неким злоумышленником, а также приподнявшем и вышвырнувшем с помоста одного не в меру расходившегося рыцаря в полном вооружении. Да уж, гномы есть гномы, и забывать об этом не стоит.
— А почему ты вообще протянула мне руку? — спросил он, наконец осознав, что они вот уже некоторое время бредут куда-то по берегу, взявшись за руки самым предосудительным образом.
— Ну… ты же протянул мне руку, там, в воде… — ответила она. — Мне было очень плохо… и страшно, а ты протянул руку, и я перестала бояться. А теперь плохо и страшно стало тебе — я не знаю почему… я не спрашиваю… но разве можно бросить в беде пришедшего на помощь?
«Дьявол, мы выглядим сейчас, как парочка влюбленных, — подумал Фицджеральд. — Это… чертовски неправильно, но… отвергнуть протянутую руку помощи, протянутую гномом человеку, — это еще более неправильно. С презрением и высокомерием отвергнуть чужую благодарность… это просто подло, кроме всего прочего. Нет, но как она поняла? Как догадалась?»
— Благодарю, владыка, — молвил Фицджеральд.
Ощущать ее руку в своей руке было приятно.
Странно приятно.
«Все это дипломатия, не более того!» — яростно заявил он сам себе.
«Надо отметить, у твоей „дипломатии“ потрясающая фигура! — ехидно отозвался внутренний голос. — Ну-ну, давай дальше, чего еще интересного соврешь?»
«Молчи! Молчи, сволочь!»
И ведь ничего уже не сделаешь. Ничего. Глядя на то, как они вот эдак прогуливаются, гномы могут решить, что их владыка «легла» под человека и теперь уже никакой защитницей им не будет. Но ведь если сейчас бросить ее руку, развернуться и уйти… тогда они все едино решат, что она авторитетом у людей не пользуется, что ее ни во что не ставят, даже за руку взяться брезгуют — тот же вариант, кому нужна такая владыка? Какой из нее защитник? А кто окажется на ее месте, даже подумать страшно, тут этих цвергов недобитых, как пчел в улье, и каждый со своим планом завоевания мира. Эх, Фицджеральд, Фицджеральд, что же ты наделал? Ох и дорого тебе эта прогулочка встанет! И ладно бы тебе, а то ведь и всей Олбарии… И она тоже хороша со своей помощью. Думать надо, владыка, прежде чем делать! А что его собственные люди подумают? Что их командир внезапно вспомнил, что он почти гном? Как они смогут ему доверять после такого? Да и станут ли? Он бы и сам себе не доверился…
— Ты так оглядываешься на моих гномов, словно боишься, что они подумают о нас нечто недолжное, Тэд, — с легкой улыбкой заметила владыка.
— Боюсь именно это они и сделают, — вздохнул Фицджеральд.
— Почему тебя это беспокоит? — с интересом спросила владыка.
«Эти гномы иногда такое ляпнут!»
Фицджеральд почувствовал, что краснеет.
Хорошо, что уже сумерки!
— Ну… они могут подумать… что ты…
Фицджеральд запнулся.
Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты — простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!
— Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, — тихо сказала она.
— Есть… — выдохнул Фицджеральд. — Просто она очень хорошо маскируется!
Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!
— Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты «легла» под человека, и не станут тебе доверять, — сглотнув, выговорил он. — А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.
— Если ты оттолкнешь мою руку — другой я влеплю тебе по физиономии, — с очаровательной улыбкой поведала гномка. — Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.
— Так они тебе и поверят! — выдохнул комендант.
— Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, — ответила владыка.
— А ты можешь?
— Сомневаешься?
В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.
— Нет, но…
— Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, — заключила она.
— Каждый вечер? Зачем? — выдохнул он.
«О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!»
— Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, — промолвила Гуннхильд. — Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…
— Да, но…
— Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.
— Ты права, — быстро сказал Фицджеральд. — Прости меня… за глупость. Давай говорить.
Когда возникший словно из-под земли «безбородый безумец» ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.
— Идем скорей, владыка! — вместо приветствия торопливо выпалил «безбородый безумец» и куда-то поволок своего бывшего властелина.
— Уже не владыка, — возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.
— Не владыка?! — ухмыльнулся Шарц. — Что ж, отлично. Тогда побежали!
Он и в самом деле перешел на бег, и оторопевшему Якшу пришлось подчиниться. Якш представил себя со стороны, и его одолел смех. Он попытался справиться с собой, но смех яростно продирался наружу, и Якш уступил.
— Нельзя смеяться на бегу. Смешинкой подавишься! — остерег его «безбородый безумец».
— Куда… ты меня… тащишь? — сквозь смех и бег выдавил из себя Якш.
— Одной моей пациентке срочно необходимо лекарство, — поведал Шарц.
— Ну и при чем тут я? — с подозрением выдохнул Якш.
— Ты подходишь наилучшим образом, — ответил нахальный лекарь.
— В качестве лекарства?! — поразился Якш.
— Ну да! — бесцеремонно ответил лекарь, и Якшу на миг пригрезилась жутковатая картинка, как его разливают по баночкам и скляночкам.
— Внутреннего или наружного? — ехидно вопросил бывший владыка всех гномов.
— Пошляк! А еще владыка… — досадливо фыркнул Шарц. — Ей увидеть тебя нужно. Она еще совсем маленькая девочка. Ей нужно увидеть бородатого гнома с волшебной тележкой. Я тут одну тележку приглядел, так что…
— Ей нужно что?! — Пальцы Якша стальными клещами впились в плечи «безбородого безумца», остановив бег, пригвоздив бывшего разведчика к земле.