— Учитель…
— Ты знаешь, я тебе его не отдам…
— Но учитель…
— Грех такой талант попусту переводить, — решительно объявил епископ Марк. — И не спорь, мальчик мой, ты и без него справишься.
Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и боялись.
Там, за тонкими и ненадежными деревянными бортами — бортами, сляпанными кое-как, — да разве эти долговязые могут, как надо? Руки у них не из того места растут, вот что! — Там, за таким хрупким и почти не существующим щитом, плескалось море. Чужое, непонятное, страшное… небывалая вода.
Даже гномики и гномочки, взапуски носившиеся по палубе, слегка присмирели — и отнюдь не под грозным взглядом своей владыки — просто страшновато как-то стало. Вот отошли как следует корабли от берега — и стало. Корабль — он, конечно, большой, даже очень большой… ну так это пока он у берега, он большой. А чем дальше отплывает, тем меньше становится. Вот оно как, оказывается.
Страшновато стало гномикам и гномочкам. Правда, страшновато. Впрочем, у этих-то в глазах все едино чертики бегали. А один молодой гном вдруг подошел к Фицджеральду и, посмотрев прямо ему в глаза, храбро объявил:
— Эйвинд, сын Годрика, из клана Железных Скал. Хочу быть моряком. Ты тут гросс, вот и передай кому следует!
— Обязательно, — удивленно откликнулся Фицджеральд.
«Ну надо же!»
Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и вполголоса обсуждали невероятное событие. Нет, это надо же, гном решил моряком сделаться! Бородатые старейшины из его клана просто ошалели от эдакой выходки, они не могли решить, что им делать — гордиться или негодовать? Кое-кто втихомолку над ними посмеивался. Кто-то, напротив, осуждающе качал головой. Кто ворчал, что молодежь совсем обнаглела, ишь какие, мол, моряками они сделаться удумали. Кто, наоборот, ругал тупоумных стариков, дальше своей бороды не видящих. Малышня начинала потихоньку оживать и приставать к морякам с вопросами. Моряки, такой же бородатый народ, как и гномы, казались им почти своими, вот только занимались они чем-то чудесным и даже таинственным — как тут удержаться от расспросов?
— Дядя, а почему вы такие большие все выросли, потому что по морю плаваете? — даже спросил один из гномиков.
— Потому что рыбы едим много, — нашелся в ответ моряк. — Будешь много рыбы кушать, вырастешь точно таким же!
Юная владыка одним движением выхватила свой ритуальный нож и молча поднесла его к глазам вскинувшегося было старейшины Пихельсдорфа.
— Он же просто пошутил! — прошипела она.
«Вот только посмей что-нибудь вякнуть, старый паскудник, я тебя и правда зарежу!»
— Пошутил?! — возмущенно прохрипел старейшина.
— Конечно, — кивнула она. — А я вот — не шучу. Нисколечко не шучу.
Лезвие уперлось в горло старейшины. Надави сильней — кровь брызнет.
— Сядь, — ласково шепнула владыка, и старейшина мешком обрушился на свое место.
Владыка медленно выдохнула. Голова слегка кружилась.
Ничего. Все хорошо. Все уже хорошо. Гномы не бросятся на моряков. Моряки не выбросят их за борт.
— Потаскуха, — одними губами прошелестел Пихельсдорф. — Человеческая…
— Ты даже представить себе не можешь, какая… — с наслаждением шепнула ему владыка. — А уж что я с тобой утворю, если ты немедля не заткнешься…
Похоже, у старейшины была неплохая фантазия. Он замер. Содрогнулся. И заткнулся. Ни слова больше не сказал. Даже когда его о чем-то постороннем спросили.
Вот и хорошо. Вот и молчи. А то ведь мне придется исполнить свою угрозу. А это будет страшно. Очень страшно. Хотя бы потому, что я и сама не знаю, чего пообещала.
А остров уже виднелся, и Гуннхильд вздохнула с облегчением. Ничего страшного так и не случилось. Еще немного, и гномы сойдут с корабля на берег своей новой родины.
Она не знала, что так же, одновременно с ней, вздохнул и Тэд Фицджеральд, причем по той же самой причине. Ничего страшного все-таки не случилось.
А остров все рос и рос из воды, и даже самые закоренелые цверги уже не могли его не замечать.
«Вот он, ваш остров, засранцы твердолобые! Кто там бормотал, что вас всех попросту утопят?! Кто шипел, что король Джеральд предатель и клятвопреступник?! Ну?! Хоть одна бородатая сволочь покраснеет?! Как же… дожидайся!»
Фицджеральд отвернулся.
Говорят, что старейшина Пихельсдорф с того дня так никогда и не отведал рыбы. До самой смерти ни кусочка в рот не взял. На всякий случай. Очень боялся человеком сделаться. Зря боялся. Ну какой из него человек? Из него и гнома-то не вышло. Так, какое-то бородатое недоразумение. Это вам не Шарц, который и человеком стал, и гномом остался.