Поблизости от тумбы для афиш было бревно через канаву. Ватя с него упал и утопил портфель с тетрадями и учебниками. Сейчас — ни канавы, ни бревна.
У этого красного кирпичного забора Беркеш пристраивал свой точильный станок. Давил на педаль и пел песни. Где-то Беркеш теперь? Сюда приезжал со своей бочкой с керосином Шанколини. Где-то теперь Шанколини?
Среди садов поблескивает автострада. Тоже новостройка. Автострада прошла через Цыплячьи Горки, плантацию лаванды, вниз, в город.
По этой автостраде бывший Пашка-трамвайщик, Павел Михайлович, водит сейчас троллейбус. Из Симферополя в Алушту. Мимо раскопок столицы скифского государства Неаполя Скифского, мимо Института сельского хозяйства, каменоломен и пещер Кизил-Коба, мимо посевов табака — все выше в горы.
Часто в троллейбусе сидят ребята. Такие же, какими были когда-то и мы.
Они любят море и едут к нему. Хотят поскорее увидеть.
И бывший Пашка-трамвайщик показывает им море. С Ангарского перевала, где впервые можно догадаться, что видишь его. Оно между двумя кипарисами. Еще не толще полоски из ученической тетради.
А вот здесь, в траве, оставались после дождей лужи. Долго стояли потом тихие и светлые. Напоминали аквариумы.
Тополь, с которого мы с Ватей увидели войну. Нет. Вроде не тот. Может быть, другой? Рядом? Все тополи выросли, и непонятно, какой из них двадцать лет назад был самым высоким.
Отверстие для стока воды в заборе, рассохшаяся калитка — я стою у своего бывшего дома.
Заглянул между досок калитки во двор. Дорожки во дворе залиты асфальтом. Двери сарая открыты. Но это уже не сарай, а гараж.
Колодца нет. Засыпали, конечно. Теперь он и ни к чему, если построили водонапорную станцию.
Там, где прежде стоял топчан, стоит детская коляска. Верх у коляски поднят, занавески задернуты.
На пороге дома — резиновые коврики. Никаких скребков для грязи.
Чердак закрыт. Лестница убрана.
Ну, что? Постучать в окно, как стучал когда-то? Но кому стучать?
Я не приехал в свое детство. Нет. Я приехал в чье-то новое детство, такое же летнее, хорошее, но чужое. Того, кто лежит в коляске, или вон тех ребят, которые напротив на тротуаре прекратили игру и наблюдают за мной.
И я ухожу с Бахчи-Эли, оставив в почтовом ящике ромашку.
Ухожу обратно, где трамвай почти останавливается на крутом повороте и на него можно вспрыгнуть на ходу.
Я, как и прежде, слушаю детство.
Могу закрыть глаза и видеть то юное, далекое, что было. И каждый раз вспоминать, видеть что-то новое. Я могу оставаться еще мальчишкой, хотя мне уже скоро сорок лет. Это во мне и со мной.
И от этого всегда хорошо.
Но приехать в свое детство нельзя, даже на старом трамвае.
