На праздник танцуют. Сотня мужчин, взяв друг друга за руки или обняв друг друга за плечи, образуют большой круг, который вращается в раскачивающемся плясовом шаге. Сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Танец начинается в доме учения, но вскоре вся толпа вываливает на площадь и танцует уже под окнами раввина. Танец длится без перерыва час, а то и дольше, пока танцующие, опьяненные бесконечным повторением одной и той же мистически окрашенной мелодии, доходят до полного изнеможения. Так вечно танцуют сферы неземных миров вокруг славного престола Всевышнего.
Нам, молодым, участвовать в святом танце хасидов не положено. Мы смотрим и поем, хлопая в такт. Раввин танцует недолго, только в осенние праздники во время утреннего богослужения. Танцует один, с пальмовой ветвью в руке или с пергаментным свитком Закона. Вид мистического танца святого наполняет нас чувством религиозного трепета.
Мы внимательно следим за тем, чтобы во время богослужения не мозолить глаза святому. Как только он входит в дом учения, мы сбиваемся в кучу, в один запутанный клубок, чтобы предоставить ему как можно больше свободного места для прохода. Ни один порядочный хасид во время молитвы или до нее не смеет подойти к святому ближе, чем на четыре локтя[7]. Но если мы недостаточно осмотрительны и проворны, нам здорово от него достается. Слов он не выбирает. Кричит, как только ни обзывая нас: «Скотина!», «Вражье племя!»… А случается, снимает свой гартл (пояс) и хлещет им надоеду. Но, как ни странно, его удары не причиняют боли. Как и его слова. Когда он честит нас по первое число, мы тихонько и весело смеемся, ибо знаем, что это никакие не ругательства, а знак большой награды. Его тайное благословение, которое он умышленно облекает в грубую одежду своих слов и своего голоса. Все это для того, чтобы дьявол не распознал их и дал им взойти к престолу Всевышнего. Однако расстояние, разделяющее нас со святым, мы стараемся осмотрительно соблюдать, ибо чем дальше мы стоим от него, тем лучше. Почему? Почему мы так внимательно следим за тем, чтобы не приближаться к нему? И почему он сам предупреждает нас не делать этого, пользуясь выражениями столь бранными? Он ведь прекрасно знает, что рядом с ним мы вели бы себя вполне пристойно, смирно, не помешали бы ему ни словечком, ни шепотком, а лишь благочестиво молились бы и молились. А дело в том, что не слова наши мешали бы ему, а наши мысли. Все наши глупые, может, никогда и не высказанные мысли — а сколько их вертится в наших башках! — все, даже самые что ни на есть благочестивые, так материальны, что ими, этими пустяшными мыслями, мы могли бы только замутить чистоту мистической сосредоточенности святого и умалить величие его собственных священных мыслей, ибо каждая из них есть драгоценный живой ангел. Некоторые хасиды скромно прячутся за спины тех, кто случайно встал перед ними. Это, конечно, нелепо. Святой знает о каждом: и о том, кто прячется, и о том, кто находится на далеком расстоянии.
Дни текут однообразно. Я изучаю Талмуд. Я и раньше любил эти бесконечные рассуждения древних месопотамских раввинов на различные темы, как ритуальные, так и правовые, их легенды, нравственные поучения, пословицы, анекдоты, парадоксы, все то, что составляет Талмуд. Античная изысканность и лаконичность древнееврейского и арамейского языков меня всегда очаровывали. Образные знаки вполовину иероглифического иврита, без гласных и пунктуации, были моим излюбленным чтением с детства. Но целиком отдаться своему увлечению я смог только теперь. Я сижу в доме учения и занимаюсь. Если не понимаю некоторых из достаточно сложных талмудических проблем, я обращаюсь за объяснением к кому-нибудь из старших. Но в основном занимаюсь самостоятельно, повторяя каждую страницу по меньшей мере раз по шесть. Так мне посоветовали хасиды. Я заучиваю наизусть текст Талмуда, равно как и те удивительно точные средневековые комментарии, напечатанные на каждой странице вокруг текста, — эти маленькие буковки письма средневековых раввинов подобны гирляндам мелких цветков. Иногда для понимания средневековых комментариев я пользуюсь пояснениями к ним, имеющимися в других объемистых книгах.