Таков был привычный образ жизни евреев в чешских деревнях конца девятнадцатого столетия. Наши отцы переселялись в города, прихватив с собой из родного дома определенный запас еврейского самосознания и религиозных обычаев. Новая среда, иной уклад жизни, каждодневная городская суматоха и уйма всяческих светских забот и мыслей, которые постоянно давили на них, разрушали религиозность и затрудняли исполнение многих старинных ритуалов. Нельзя не заметить, что городское сословие той поры кичилось своим религиозным либерализмом и евреи, принадлежащие к этому социуму, охотно принимали подобный либерализм и все больше и больше охладевали к вере отцов.
Еще в детстве я наблюдал, как папа каждое утро обматывал ремешками довольно полную руку, позже этот ритуал уже перестал быть таким регулярным, а потом и вовсе стал редким — не знаю, что происходило тогда, когда я совсем ушел из отчего дома. Наматывая ремешки, он вслух читал древнееврейские молитвы, но уже не понимал их. По счастью, они были снабжены прекрасным чешским переводом. В еде мы долго придерживались кошера, но, главным образом, благодаря пани Юлии, ревностной католичке, которая в молодости служила у нашей набожной тетки-еврейки и затем, уже у нас, строго следила не только за нашей едой, но и за прочими предписаниями еврейской традиции. Внешне приверженность своей вере сводилась к регулярному посещению великолепной синагоги в нашем пражском предместье Королевские Винограды, участию в нескольких еврейских благотворительных обществах и открытому сердцу, как, впрочем, и кошельку для нуждающихся единоверцев. Не желая уступать дорогу конкурентам, отец подчас даже в субботу вставал за прилавок, однако возмещал он это тем, что свято выполнял обещание, данное якобы дедушке, не курить от пятничного до субботнего вечера, хотя, надо сказать, и был страстным курильщиком. Но в результате он всю субботу оставался таким раздражительным и несговорчивым, что в этот день лучше было не иметь с ним никакого дела.
Семья отца состояла из людей практичных. Семья матери, более утонченная и культурная, происходила из той же деревни. Среди ее предков выделялся какой-то весьма почитаемый раввин, уже в моем поколении один наш дядя был мастером резьбы по дереву, а среди наших многочисленных кузенов было несколько врачей, математик и поэт и, наконец, мы — трое братьев, унаследовавших многое по материнской линии. Однако наша бедная мама на склоне лет стала совершенно глухой, замкнутой в своем мирке, тихой и мягкой и в жизни семьи играла лишь пассивную, едва заметную роль.
Естественно, отец определил нас троих в чешскую школу и с малых лет снабжал всех чешскими книгами. Он состоял по меньшей мере в десятке организаций, не исключая даже патриотического «Сокола»[1], хаживал в кофейню сыграть партию-другую в карты, короче, жил подобно всем мелким торговцам пражского предместья. Это приспособление к окружающей среде в нашем поколении возросло еще больше. В школе, на уроках Закона Божьего, мы кое-как научились читать древнееврейские буквы, но это знание оказалось столь неглубоким, что позднее я мог лишь восхищаться прекрасными узорами древних букв. Мы знали об истории еврейства ровно столько, сколько, к примеру, о римской истории. Сущность и этика иудаизма оставались нам почти неведомы. Если дома наши сверстники получали об этом довольно скромные познания, то мы не получали почти никаких. Мой последний религиозный опыт сводился к чтению Торы в бар-мицву (праздник зрелости в тринадцать лет). Когда я готовился к этому, то постарался древнееврейский текст переписать латиницей.
С течением времени в нашей среде возобладал рационализм, и умонастроению всей нашей молодежи, как еврейской, так и нееврейской, была чужда любая форма метафизики. Поскольку мы лучше питались и воспитывались в более гигиенических условиях, чем наши отцы, мы переросли их по меньшей мере на целую голову и потому стали желанными игроками в футбольных и прочих юношеских спортивных командах. Когда антисемитизм проявлялся не слишком явно или шумно, нашему поколению начинало казаться, что оно принадлежит к еврейскому племени лишь по записи в метрическом свидетельстве. Иными словами, все вопросы, волновавшие мир или народ, среди которого мы росли, на чьей культуре воспитывались и подлинными представителями которого хотели быть, мы в равной степени считали своими. Разве что происхождение заставляло нас острее других чувствовать социальную несправедливость, и этим чувством мы измеряли страдания евреев в любой точке земного шара — как и страдания любых иных общественных париев.
1
«Сокол» — массовая физкультурная организация. (