Особо опасных заключенных держали отдельно друг от друга, в одиночных камерах, вне которых они практически никак не контактировали. Коридоры лечебницы были утыканы камерами видеонаблюдения: с одной стороны, в целях безопасности, с другой – для организации порядка передвижений в течение дня. Питер знал, что через несколько минут должен быть в камере, чтобы освободить дорогу в душ другому заключенному.
Последние шесть лет Питер провел в одной и той же камере. Когда они подошли к двери, Питер под присмотром Террелла встал у стены напротив, пока Уинстон открывал замок. Когда дверь была открыта, Террелл развязал ремни на задней стороне капюшона, и Питер вошел в камеру. Дверь закрылась, лязгнул замок.
– Сейчас я открою окошко, Питер. Мне нужно, чтобы ты просунул сюда руки, – сказал Уинстон.
Когда окошко открылось, Питер почувствовал сквозняк и высунул руки. Освобожденный от наручников, он убрал руки от окошка. Он ослабил капюшон, стянул его с головы и протянул санитарам.
– Спасибо, Питер, – сказал Уинстон, и окошко закрылось.
Питер сбросил халат и надел джинсы, синюю льняную рубашку и свитер. За шесть лет небольшим предметам роскоши было позволено пробраться к нему в камеру. У него было цифровое радио и стопка книг, на маленькой прикроватной тумбочке – несмотря на то, что много маленьких библиотек по всей Великобритании закрылось из-за сокращения финансирования, лечебницы Баруэлла это не коснулось. Единственным, что его огорчало в той истории с нападением на Ларри, было то, что у него отобрали чайник. Заслужить эту привилегию было очень сложно, и ему не доставало возможности приготовить собственную чашку чая или кофе.
Стремление выйти на свободу никогда не покидало Питера. Последнее, что он прочитал, была книга о теории хаоса, которая захватила его, как и идея «эффекта бабочки». От свободы его отделяла куча дверей и колючая проволока, но он знал, что скоро взмах крылышек запустит цепь событий и подарит ему возможность выбраться.
Из коридора послышался скрип подошв и глухой грохот тележки. Питер давно уяснил, что в лечебнице все время было разбито на пятиминутные блоки. Однажды, когда он был на приеме у доктора, с одним из пациентов произошел какой-то инцидент, и обратно в камеру Питера уже вели каким-то замысловатым путем через незнакомые коридоры. Тогда через открытую дверь он успел заглянуть в комнату охраны, битком набитую мониторами камер видеонаблюдения, на которых был виден каждый проход и каждый коридор Баруэллской лечебницы. Несмотря на то, сколько времени Питер здесь провел, полного плана здания он не знал.
В его камеру постучали, окошко на двери открылось. Сквозь него просунулся длинный, практически до смешного длинный, нос и красные влажные губы, по кругу обсыпанные прыщами.
– Питер? – раздался похожий на кваканье голос. – Я тебе почту принес.
– Доброе утро, Нэд, – сказал Питер и подошел к окошку.
Нэд Дьюкс был в лечебнице долгожителем. Он провел здесь последние сорок лет за то, что изнасиловал и держал взаперти четырнадцать мальчиков. Он был мелкий и сморщенный, его длинный нос и крупный, усыпанный прыщами рот располагались в центре широкого, круглого лица. Незрячие, затянутые пеленой глаза вращались из стороны в сторону, а руки шарили по тележке, уставленной письмами и пакетами. Неда сопровождала женщина постарше, санитарка, мрачно поджавшая тонкие губы.
– На полке ниже, – сказала она нетерпеливо.
Нэд был не самым расторопным почтальоном, но он начал разносить письма еще до того, как потерял зрение, и невероятно нервничал и расстраивался, если ритуал доставки почты нарушался. Когда в последний раз его попытались отстранить от этого занятия, в знак протеста он вылил кипяток себе на гениталии. Он лишился привилегии пить горячие напитки, но сохранил свою неофициальную должность почтальона. Шумно дыша носом, Нэд потянулся вниз, задел аккуратно сложенные стопки писем, развалив одну.
– В самом низу! Вот! – огрызнулась женщина, схватив его за запястье и положив его руку на стопку писем для Питера. Нэд взял их и протянул через окошечко.