Омани улыбнулся, сверкнув зубами.
– Институт высшего образования – вот как точно называются эти заведения.
– Теперь-то я это понимаю, – сказал Джордж, – до того ясно, что только удивляюсь, каким я был слепым. В конце концов, кто изобретает новые модели механизмов, для которых нужны новые модели специалистов? Кто, например, изобрел спектрограф Бимена? По-видимому, человек по имени Бимен. Но он не мог получить образование через зарядку, иначе ему не удалось бы продвинуться вперед.
– Совершенно верно.
– А кто создает образовательные ленты? Специалисты по производству лент? А кто же тогда создает ленты для их обучения? Специалисты более высокой квалификации? А кто создает ленты… Ты понимаешь, что я хочу сказать. Где-то должен быть конец. Где-то должны быть мужчины и женщины, способные к самостоятельному мышлению.
– Ты прав, Джордж.
Джордж откинулся на подушки и устремил взгляд в пространство. На какой-то миг в его глазах мелькнула тень былого беспокойства.
– Почему мне не сказали об этом с самого начала?
– К сожалению, это невозможно, – ответил Омани. – А так мы были бы избавлены от множества хлопот. Мы умеем анализировать интеллект, Джордж, и определять, что вот этот человек может стать приличным архитектором, а тот – хорошим плотником. Но мы не умеем определять, способен ли человек к творческому мышлению. Это слишком тонкая вещь. У нас есть несколько простейших способов, позволяющих распознавать тех, кто, быть может, обладает такого рода талантом. Об этих индивидах сообщают сразу после Дня чтения, как, например, сообщили о тебе. Их приходится примерно один на десять тысяч. В День образования этих людей проверяют снова, и в девяти случаях из десяти оказывается, что произошла ошибка. Тех, кто остается, посылают в такие заведения, как это.
– Но почему нельзя сказать людям, что один из… из ста тысяч попадает в такое заведение? – спросил Джордж. – Тогда тем, с кем это случается, было бы легче.
– А как же остальные? Те девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять человек, которые никогда не попадут сюда? Нельзя, чтобы все эти люди чувствовали себя неудачниками. Они стремятся получить профессии и получают их. Каждый может прибавить к своему имени слова «дипломированный специалист по тому-то или тому-то». Так или иначе каждый индивид находит свое место в обществе. Это необходимо.
– А мы? – спросил Джордж. – Мы, исключения? Один на десять тысяч?
– Вам ничего нельзя объяснить. В том-то и дело. Ведь в этом заключается последнее испытание. Даже после отсева в День образования девять человек из десяти, попавших сюда, оказываются не совсем подходящими для творчества, и нет такого прибора, который помог бы нам выделить из этой десятки того единственного, кто нам нужен. Десятый должен доказать это сам.
– Каким образом?
– Мы помещаем вас сюда, в приют для слабоумных, и тот, кто не желает смириться с этим, и есть человек, которого мы ищем. Быть может, это жестокий метод, но он себя оправдывает. Нельзя же сказать человеку: «Ты можешь творить. Так давай, твори». Гораздо вернее подождать, пока он сам не скажет: «Я могу творить, и я буду творить, хотите вы этого или нет». Есть около десяти тысяч людей, подобных тебе, Джордж, и от них зависит технический прогресс полутора тысяч миров. Мы не можем позволить себе потерять хотя бы одного из них или тратить усилия на того, кто не вполне отвечает необходимым требованиям.
Джордж отодвинул пустую тарелку и поднес к губам чашку с кофе.
– А как же с теми, которые… не вполне отвечают требованиям?
– В конце концов они проходят зарядку и становятся социологами. Индженеску – один из них. Сам я – дипломированный психолог. Мы, так сказать, составляем второй эшелон.
Джордж допил кофе.
– Мне все еще непонятно одно, – сказал он.
– Что же?
Джордж сбросил простыню и встал.
– Почему состязания называются Олимпиадой?
Чуство силы
Джехан Шуман привык иметь дело с высокопоставленными людьми, руководящими раздираемой распрями планетой. Он был штатским, но составлял программы для автоматических счетных машин самого высшего порядка. Поэтому генералы прислушивались к нему. Председатели комитетов конгресса – тоже.
Сейчас в отдельном зале Нового Пентагона было по одному представителю тех и других. Генерал Уэйдер был темен от космического загара, и его маленький ротик сжимался кружочком. У конгрессмена Бранта было гладко выбритое лицо и светлые глаза. Он курил денебианский табак с видом человека, патриотизм которого достаточно известен, чтобы он мог позволить себе такую вольность.
Высокий, изящный Шуман, программист Первого класса, глядел на них без страха.
– Джентльмены, – произнес он, – это Майрон Луб.
– Человек с необычайными способностями, открытый вами случайно, – безмятежно сказал Брант. – Помню.
Он разглядывал маленького, лысого человечка с выражением снисходительного любопытства.
Человечек беспокойно шевелил пальцами и то и дело переплетал их. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться со столь великими людьми. Он был всего лишь пожилым техником низшего разряда; когда-то он провалился на всех экзаменах, призванных обнаружить в человечестве наиболее одаренных, и с тех пор застрял в колее неквалифицированной работы. У него была одна страстишка, о которой пронюхал великий Программист и вокруг которой поднимал такую страшную шумиху.
Генерал Колдер сказал:
– Я нахожу эту атмосферу таинственности детской.
– Сейчас вы увидите, – возразил Шуман. – Это не такое дело, чтобы рассказывать первому встречному. Ауб! – В том, как он бросил это односложное имя, было что-то повелительное, но так подобало говорить великому Программисту с простым техником. – Ауб, сколько будет, если девять умножить на семь?