Хотя иногда страсть напоминает мне теплый, пряный ветер, сносящий все на своем пути, все, что прежде радовало нас и вносило в жизнь ощущение определенного порядка.
Страсть — это спутанные волосы, потные тела, горячие губы, хруст морского песка на зубах, вкус вина на языке и разросшееся непомерно сердце, переполненное желанием любить.
Страсть, наконец, — это болезнь, которая ощущается лишь под утро, когда ты лежишь на голубоватых от утренних сумерек простынях и не чувствуешь в себе силы жить дальше. Когда каждая твоя клетка просит об отдыхе…
Страсть — это глубокий и черный колодец со слезами.
Все последние месяцы жизни с Джорджи — это была борьба моей памяти о страсти с реальностью. Мое тело довольно долго отвыкало от тела Джорджи. Думаю, нечто похожее происходило и с ним самим. Догадывался ли он, что я собираюсь оставить его? Насовсем? Не думаю. Оказалось, что он слишком глуп для подобных предположений. Ему думалось, что я ради брака с гражданином Евросоюза готова на все. И что мне не мила моя Москва. Глупость! Глупость! Я время от времени связывалась по скайпу со своими московскими подружками и просила рассказывать мне все-все, что происходило в их сумасшедшей, веселой, ночной московской жизни. И я словно присутствовала там, где были они. Еще мы перезванивались, и я могла услышать, замерев на балконе своей шуменской квартиры, шум и грохот музыки, крики и смех своих подруг, веселящихся на очередной вечеринке или в клубе. В такие минуты мне хотелось заказать такси и попросить отвезти себя в Варну или Софию (где есть самые близкие авиарейсы на Москву), и пропади все пропадом!
Я едва сдерживалась. Но, с другой стороны, я понимала, что прежде, чем я покину Болгарию, я разорву с ней свой гражданский брак. Аккуратно разрежу все нити, которые связывали меня с ней. С Джорджи. Хотя теперь мне его все больше хотелось звать Горги. Как того желала его мама.
Райна, как и обещала, помогла мне с адвокатом. Высокий, с прилизанными волосами и мясистыми красными щеками, в джинсах, светлых пиджаках и неизменных ботинках со шпорами (жуть!), Венци (Венцеслав! Ни больше ни меньше) подготавливал почву для развода.
Конечно, я могла бы подключить к этому делу хотя бы моего брата Илью, который немедленно примчался бы в Шумен и разрулил бы ситуацию в считаные дни. Сначала он бы морально уничтожил Джорджи вместе с его мамашей. Не сдержался, упрекнул бы его, во-первых, за то, что не было свадьбы. Во-вторых, за то, что муж нигде не работает и живет за счет жены. В-третьих, в-четвертых… Он превратил бы Джорджи в фарш! Потом нашел бы людей, которые помогли бы ему быстро, без проволочек, развести нас. И увез бы меня домой, целую, невредимую. Не знаю, не понимаю, почему я не поступила так? Почему не вызвала брата на подмогу? Вероятно, мне было элементарно стыдно, что я вот так взяла и вышла замуж, не подумав. Хотя знала ведь, что уж Илья-то никогда и ни в чем меня не упрекнет, что он любит меня самозабвенно, любит и скучает.
Конечно, мы перезванивались, и я старалась говорить голосом счастливой новобрачной. Вероятно, у меня не так уж и плохо получалось, раз Илья ни разу ничего не почувствовал. Или он просто знал, что, если мне будет худо, я скажу ему. Обязательно.
«— Послушай, ты же техник, ты же столько лет держал эту проклятую автомастерскую! Забыл, как устроены тормоза? И что там надо перерезать, чтобы эта курва потеряла управление и разбилась в пыль?»