Кто сказал, тоски не станет?
В мире будет только радость
И иссушит суховеем
Влагу сердца, тайны духа?!
Кто сказал, что слез не будет?
Будут слезы! Водопадом!
А не станет только горя!
Бед не станет! И не надо!
А иногда эхо пело совсем невпопад. Когда Анна металась по хижине ночью, не зная куда себя деть, потому что отец уже пятые сутки не возвращается с охоты на Дракона. Может, в теснину попал. Или плохие люди…Хотя, что с него возьмешь? Или Дракон? Тогда эхо пело:
День настанет! День настанет!
Кто сказал, что завтра утром?
Он придет, когда не станет
Утра, вечера и ночи.
Он придет, когда не станет
Века, часа и минуты –
Будет только жизнь. Навеки.
Это будет. Только верьте!
А потом эхо замолкало. И молчало месяцами. Это случалось обычно после того, как Анна спускалась вниз, в город. Точнее, недели за две, за три перед этим. Потому что именно тогда Анна вспоминала, как мучительно быть на свете именно Анной. Как нестерпимо идти по городской улице неуклюже, скованно ступая по мостовой, неестественно прямо держа спину – не по собственному желанию, а от того только, что вот сейчас, и сейчас, и в каждое мгновение на тебя кто-то смотрит, и кто-то отлично видит, что вот идет Анна и она не красива. И от сознания этого мышцы спины застывают в неестественном спазме, а спина делается такой прямой, будто ты только что проглотила кол.
Анна проклинала свои глаза, потому что городские ее подружки говорили ей не раз, о том, как они, эти глаза красивы. Говорили с завистью в голосе. «Да лучше родиться совсем без глаз! – закипала в мыслях Анна, - Но со стройной фигурой, хрупкой как китайская фарфоровая принцесса, и с легкостью движений, будто в танце.» Не смотря на такие вопиюще глупые мысли многие считали Анну умной. Она и впрямь находила радость в учении и беседах. Часто участвовала в состязаниях у Шатра наравне с мужчинами. Конечно, она не играла на свирели – Ассау не дал ей музыкального слуха. Зато она мастерски метала копье. А игру в стихи почти всегда выигрывала. В хижине, в особом ларце она хранила около десятка лиловых квадратов – знаков первенства в стихосложении. У Анны было много знакомств. Люди стояли вокруг нее широким кругом, но все далеко. Ни одного близкого. Мужчины часто говорили ей: « Ты восхитительно умна, Анна.». И чего бы она только не отдала, чтобы услышать: «Ты восхитительно красива, Анна!» И правда, разве хуже иметь пустую, но очаровательную головку, вместо некрасивой, да к тому же набитой запутанными и, в общем-то бесполезными мыслями? Так частенько думала Анна, но мысли эти были мимолетны и лишь не надолго заставляли умолкнуть горное эхо.
Деревья шатром смыкались над головами двух людей – большого и маленького. Небо заглядывало глазами-звездами в этот сквозной, сетчатый шатер и, удовлетворившись увиденным, заливало землю благостной тишиной. Двое мужчин, большой и маленький, творили молитву.
Это был первый день, проведенный Ассау-Матаном-Ратмиром и Фаридом в уединении. В этот день мальчику Ратмиру исполнилось три года. И Фарид забрал его прямо с праздничного застолья из дома ХНАИ, увел в лес, никого не спросясь. И Ассау отец, глядя с неба красноглазым закатом, был доволен. Он благословлял Фарида, протягивая к нему руки тополей. Он целовал малыша Ратмира ледяными жгучими струями горного ручья. Он был счастлив. Да! Ассау, великий Ассау, позволяет себе иногда это примитивное человеческое счастье. В конце концов, вода тоже проста, но именно она несет жизнь. Поэтому Ассау иногда покидал блаженное спокойствие, чтобы просто побыть счастливым, глядя на своих детей. На своих… Именно на своих! Ассау был справедлив, всесправедлив, пансправедлив, истинно справедлив, великолепно справедлив, поэтому где-то раз в шестьдесят лет по земному времени для него наступал День Перехода. Великий Ассау брал весы и взвешивал свои поступки; обвинял и оправдывался и…выносил приговор. О! Ассау был жестоким прокурором и каждый из живущих испытал это на своей шкуре. Но! Ассау великолепен во всем, все ему подвластно. Он совершенный адвокат – седрца гор плавятся от жалости и сострадания, покуда он взывает к милосердию. О, Ассау, хвала твоей многоликости! Ты – мудрейший судья. Твои добрые деяния столь велики, что ты достоин во веки веков оставаться самим собою, без конца и начала, без прошлого, живя лишь одним «теперь», пребывая в Нирване. Но, Ассау, во зле своем ты безжалостен и велик, как во всем содеянном тобою. Ты должен сойти с пьедестала на ступеньку вниз, ты обречен стать человеком. День Перехода для Ассау отгорел закатом и растаял в темноте, а утром следующего дня Ассау по приговору величайшего суда продолжает жить богом и нарождается человеком. Младенцем, для которого, единственного из людей, открыт путь наверх – шанс стать богом. Младенцем, для которого, как и для всех людей открыт путь вниз. Но ни о чем этом младенец не ведает и кричит как всякий другой, требует молока от породившей его женщины, которую он потом станет называть мамой.