Ассау рождался многие тысячи раз на разных концах земли, говорил на сотнях языков. Но было у него любимое место на планете, где он рождался чаще всего – город Сурэ. И в этот раз Ассау Ратмир родился в Сурэ. Его матерью была рабыня-славянка, веровавшая в Христа, посильно молившаяся-постившаяся, носившая кипарисовый крестик на гайтане, плевавшая в Шатер Порога, когда проходила мимо и умершая при родах от кровотечения и истощения, а может быть, и от губительного для северян пыльно-солнечного Сурейского полдня.
Никогда…Никогда… Ни один из Ассау-человеков не шел по дороге ввысь. Человеческая природа брала свое и пудовыми гирями тянула вниз. Некоторые самые-самые человеко-Ассау в День Перехода нарождались вновь людьми, а все другие, и их огромное множество, смотря по земным склонностям становились свиньями, гиенами, бабочками или быками, некоторые водорослями или черепахами, а десятка два стали баобабами и до сих пор, может быть, растут и шелестят листьями где-нибудь на краю земли.
Двое мужчин стояли в сердце леса и молились. Фарид про себя, а Ратмир громко, во весь голос, так что лес замирал, удивляясь этой молитве. Ратмир пел Гимн Великого Торжества. Этот гимн он окончательно заучил лишь неделю назад и его детская, цепкая память лила на язык слова и мотив, наслаждаясь своей «умностью». Детский чистый голос летел прямо к небу и Ассау-отец был счастлив, счастлив и горд, слушая своего сына.
Прошло двенадцать лет. Ассау-Матан-Ратмир уверенно шел по дороге ввысь. Фарид воспитывал мальчика как мог, как мог делать это немой человек, безумно, самозабвенно, любивший этого мальчишку. Но все самое важное Ратмир узнавал сам. Он сам узанл, что истинно хорошо, а что … не совсем хорошо. И что «плохо» – это прото ярлык для тех, кто мнит себя выше Ачхи и Ассау, чтобы потом, в день перехода, сделать их ниже червя. Он сам узнал, как это, вырастить кукурузу, чтобы потом иметь обед. Он сам узнал, что это – обгореть на солнце так, что кожа потом слезает чулком, а ночью мучит жар и до кожи больно дотронуться. Он сам узнал еще много, много разных вещей. Кое-что ему написал Фарид на глиняной табличке. А кое-что нашептал Ассау-отец ранним утром. И Ратмир, умножая свои знания с каждым днем, шел все выше. Ассау был горд. Скоро, лет через семьдесят, восемдесят к нему на небо вознесется еще один бог – Ратмир. Мулат с русыми волосами, голубыми глазами и жгуче черными бровями. А пока этот Ратмир носится по горам быстрее горного козла, плавает не хуже зеркального карпа и единственное, что ему пока неподвластно, так это летать.
«Не уметь летать – просто обидно,» – думал Ратмир и впраду обидевшись и погрустнев. – «Прыгать с ветки на ветку, как обезьянка – самое большее, что мне под силу, и только-то.»
Ратмир сидел, обхватив колени руками и сочинял молитву. Это была молитва к Ачхе, чтобы та позволила ему, Ратмиру, летать вместе с птицами, потому что вреда от этого никакого, за то.. Но молитва что-то никак не клеилась и дальше слов: «О, владычица Ачха, служанка Ассау!» дело никак не шло. Ратмир изжевал в задумчивости травинку, выплюнул ее и принялся за следующую. Стайка воробьев копошилась перед хижиной, отчаянно чирикая. Серые разбойники клевали друг друга изо всех сил, борясь за комок горелой каши. Ратмир смортел на одного воробья, самого шустрого, который завладел изрядным куском каши и отскочил в сторону. Странное дело, Ратмир глядя на воробья, почувствовал возбуждение, голод, а потом еще и вкус каши во рту. Очень, очень вкусной каши! Воробей, проглотив последнюю крупинку, взмахнул крылышками и взлетел. Ратмир тут же почувствовал, что отрывается от земли и сердечко его (или воробьиное?) забилось чаще. Он пролетел немного, сел на ветку и принялся чистить перышки. И уже на ветке, упоенно чирикая, вспомнил вдруг свое имя – Ратмир, увидал себя сидящим внизу на камне и испугался. Воробей тем временем улетел. Ратмир завис на ветке, не зная, как вернуться к себе. Дерево…Дерево под ним мерно раскачивалось, шевеля тихонько листочками. И вот он уже не раскачивается, а тоже мерно раскачивается в такт, входит в один из листков, растекаясь живительным соком по причудливым зеленым прожилкам, отделяется от ветки и мягко ложится на плечо мальчику, сидящему на камне, обхватив колени. Вот он уже в себе. Кровь бежит по жилам, седце бьется, кожа чувствует дыхание ветра. «Ратмир, я – Ратмир. Я не воробей, не дерево – я Ратмир.» - твердил про себя изрядно перепуганный мальчишка, ухвативший самую суть вещей и пока не осознавший ценности своего открытия. Но зато, потом…С утра до вечера и с вечера до утра он грелся на камне зеленой ящеркой с алым обводом вокруг глаз, и был самим камнем, и был даже солнечным лучом, греющим этот камень. Ратмир научился легко входить и так же легко возвращаться в себя. И еще – он научился быть тем, чего нет. Стоит только сочинить какого-нибудь невиданного зверя и поверить, поверить всей душой, что ты – это он.